Сергей Марьяшин - Дневник мертвеца [СИ]

Когда исчезла связь, общество стало стремительно разваливаться на части; оно атомизировались и распадалось на все уменьшавшиеся фрагменты, пока люди не оказались тем, чем, наверное, всегда были по своей природе ― беспомощными одиночками в крайне враждебной среде. Я мог бы употребить слово «деградация», но оно предполагает длительность; здесь же имел место стремительный, почти мгновенный распад. Власти, полиция и правила игры исчезли; все стали чужими друг другу. В качестве главного всеобщего мотива выступал страх: рефлекторный, неосознаваемый ужас, действующий на уровне инстинктов. Никто никому не помогал; люди приносили в жертву и бросали на произвол судьбы слабых: детей, раненых, женщин, стариков. Это даже можно понять ― если свои погибли, а вокруг остались одни чужаки, зачем спасать их, рискуя собственной жизнью? Разумеется, нет правил без исключений. Я видел примеры поистине героического самопожертвования, даже при своей немногочисленности способные искупить и оправдать весь человеческий род; но они же лишь подчеркивали постыдность и низость массово совершавшихся поступков. Впрочем, слова к тому моменту полностью утратили смысл. Это было время вне морали, вне нравственности ― мир обезумевших от страха животных, торжество чистой биологии.

Я не знаю, что стало с так называемыми «сильными мира сего»; возможно, некоторые вместе с семьями сумели спастись в специально приготовленных бункерах. Но все же, будучи очевидцем этой чудовищной драмы, я думаю, что большинство из них находятся сейчас вместе со своим народом ― на улицах и площадях, в парках и скверах; они стоят там, выпучив мертвые глаза, или с глухим ворчанием бездумно бродят кругами, натыкаясь друг на друга. В моих словах нет ненависти или злорадства ― лишь признание того, что катастрофа уравняла всех, в одинаковой мере отняв шансы на спасение у простых людей и у обличенных властью.

Когда спустя месяцы смертельное безумие и анархия первых дней уступила место шаткой стабильности, ― я называю стабильностью состояние, когда люди привыкают к безумию и анархии, ― обнаружилась странная вещь. Общественная структура, эта огромная иерархическая пирамида, создававшаяся едва ли не веками, словно перевернулась с ног наголову. Те, кто всегда были наверху, исчезли, мгновенно смытые кровавой рекой перемен; преимущество же в новых условиях получили подонки общества, традиционно презираемые парии: бродяги, бежавшие из тюрем преступники, маргинальные одиночки. Они привыкли выживать, почти не пользуясь услугами цивилизации; и вот теперь, когда эти услуги исчезли, похоронив тех, кто не мог без них жить, новые «лучшие люди» невольно оказались авангардом уцелевших остатков человечества. Я пишу без всякого раздражения или язвительности по отношению к ним, это просто констатация факта. Именно такие люди обладали наилучшими задатками для выживания и последующего доминирования, и они, с разной степенью успеха, постарались реализовать открывшиеся возможности. Им на руку сыграло и то, что в момент начала эпидемии многие из них находились в тюрьмах, которые мало чем отличаются от крепостей; это позволило им отсидеться в безопасности в самые сложные дни. То же относится к военным ― к тем из них, кого эпидемия застала в закрытых гарнизонах и бункерах.

Во множестве фильмов, посвященных подробному смакованию разнообразных гипотетических катастроф, военным отводилась заметная роль. Сначала плохие, негодные военные ведут себя как идиоты и проваливают миссию спасения; потом за дело берутся правильные военные, обычно возглавляемые президентом ― и триумфально спасают мир. Схема настолько привычная, что, я, признаюсь, первое время подсознательно надеялся, что придет армия и всех нас спасет. Увы, в реальности армию настиг тот же распад, что и прочие силовые структуры. В первые дни я видел несколько предположительно военных самолетов и вертолетов, они пролетали высоко в небе и стремительно скрывались из глаз. Кто управлял ими, какова была их цель ― неизвестно.

Один раз я видел военных в деле, когда шел в колонне беженцев из города. На дорогу перед нами выехали несколько бронетранспортеров; люди с плачем бросились им навстречу, надеясь на спасение. Вместо этого они получили поток свинца: башни повернулись, на колонну направили несколько крупнокалиберных пулеметов и открыли огонь. Началась паника, толпа стала разбегаться; крича, люди бежали во все стороны и затаптывали упавших и раненых. Я мчался вместе со всеми, не чувствуя под собой ног; инстинкты ― вот что наилучшим образом управляет человеком в подобных экстремальных ситуациях. Уже потом, прячась в подвале брошенного дома, я пытался представить, что могло заставить военных стрелять в ищущих спасения безоружных людей. Разумеется, я не знаю их истинных мотивов; я даже не знаю, к какому из многочисленных силовых ведомств относились бронетранспортеры и их экипажи; но думаю, ими просто овладел царящий повсюду страх. Может быть, они приняли колонну беженцев за толпу инфицированных.