Дарья Бобылёва - Ночной взгляд [litres]

По-воробьиному прыгая, чтобы согреться, Андрей закрыл все окна – замерзшие рамы не сходились, лед на полу так и норовил скользнуть под ногу. Притащил со второго этажа старый электрический обогреватель, включил и прижался к нему, как кот к батарее.

Чем больше Андрей оттаивал, тем отчетливее понимал, что вокруг происходит что-то странное. Оставить окна открытыми на ночь он точно не мог. В даче творилась какая-то чертовщина. А старый градусник в оконной проталине показывал минус двадцать пять. Этого тоже не могло, просто не могло быть в апреле. Минус двадцать пять, снега выше колена, ледяной ветер, от одного прикосновения которого губы лопаются, как спелый снежноягодник. А до трассы два с половиной километра пешком. Машины у Андрея не было, он и водить-то ее так и не сподобился научиться. Да и не проедет машина по таким сугробам, так что звонить кому-нибудь из приятелей и просить забрать горе-зимовщика бесполезно. Дорогу не чистят, ведь поселок стоит пустой, все сбежали от морозов и оставили наконец Андрея в покое, как ему и хотелось.

Не глядя, он нащупал за спиной тяжелую и холодную бутылку, подтянул к себе и снова приник к обогревателю.

В первый раз они с дедом Геной подрались года три назад. Слово за слово – и покатились по полу. Дрался Андрей плохо, но тут возраст на его стороне оказался, Гена-то старый уже, соль в суставах хрустит. В свою деревню бывший тракторист ушел битым, ругая Андрея на чем свет стоит.

А через пару дней девица, которую Андрей возил иногда на дачу, пока жена в городе, выскочила в туалет и тут же вернулась с визгом и порванными штанами. На лодыжке набухала крупными каплями кровь.

Оказалось, что по участку носится, ворча и ломая кусты, бродячая собака. Черная, кудлатая, размером с овчарку. Она не пугалась ни криков, ни палки – наоборот, бросалась на пытавшегося прогнать ее Андрея снова и снова с каким-то свирепым азартом. В конце концов ему удалось перешибить ей лапу и выпихнуть хромающего зверя палкой за калитку. Калитка, кстати, была заперта, и забор вокруг участка высокий, так что понять, каким образом собака вообще сюда пробралась, было решительно невозможно.

Дед Гена появился на следующий вечер. С куском великолепного сала, самогоном – и да, с рукой в гипсе. Сказал, что это Андрей его «поломал» тогда в драке, но он Андрея прощает и вот, принес все что положено для продолжения крепкой мужской дружбы. А сам в глаза не смотрел, отводил взгляд, как обычно.

– Конечно, я это был, а ты как думал, – сказал Гена, затягиваясь вонючей сигаретой без фильтра. – И помнишь еще, вишни у тебя посохли, а на стволах проволока накручена оказалась? Тоже я. Красну ягоду не люблю. А жена твоя, слышал, беременная опять? И опять скинуть может, помяни слово. Это запросто.

Андрей взревел, скинул с себя все одеяла и бросился на чертова деда. А тот пальцем ему погрозил, поднялся и… врос в пол. Белесые ледяные корни побежали от его ног по обшарпанным доскам, руки с кривыми ногтями-лопатками покрылись инеем. На Андрея дохнуло запредельным, невыносимым холодом, как будто дед Гена явился из каких-то ледяных космических далей и все еще нес на себе их дух. Сразу онемели кончик носа и пальцы, подмороженной болью стянуло лицо, и Андрей отпрянул, уткнувшись в горловину свитера. А дед рос, поднимался вверх на стремительно увеличивающейся ледяной горе, и язычки льда полупрозрачными щупальцами бежали по полу, по стенам. Весь дом трещал, промерзая, звенели стекла в накрепко заклеенных Андреем окнах. И лицо деда менялось, покрываясь ледяными наростами, было оно теперь совсем нелюдским: глаза затянуло изморозью, рот распахнулся огромной дырой, из которой вырывался с воем обжигающий холодом ветер…

Андрей проснулся и, стуча зубами, закутался в ватное одеяло, которое сбросил во сне. В даче стояла мертвая тишина. Уже не пощелкивал и не булькал нагревшимся маслом обогреватель – он, судя по погасшей лампочке, сломался. Вьюга стихла, и сейчас во всем мире, казалось, остался только один звук.

Громкий шелест осины.

Дверь, как выяснилось, примерзла. Андрей бился, бился в нее плечом, потом, рассвирепев, схватил хранившийся в предбаннике топорик и ударил обухом по замку. Что-то отлетело, удар отозвался в руках болезненной вибрацией, но и дверь наконец поддалась. Снаружи намело столько снега, что ее удалось только приоткрыть, и Андрей с трудом протиснулся в получившуюся щель.

На дворе стоял никакой не апрель, а лютый январь. Интернет сейчас, наверное, разрывался от сообщений об «аномальных холодах». Только не проверишь, связь в поселке всегда была плохая.