Елена Арсеньева - Темное пламя любви [litres]

И воле Гантимура…

Прошло еще немного времени, и чуть ли не на половину Энгдекита выступил утес, густо поросший лесом.

– Эду! Здесь! – радостно воскликнул Гантимур, поворачивая к берегу, на котором стоял лысый старик с клочком седых волос на подбородке, одетый в плащ из звериных шкур.

Ольга с интересом присмотрелась к нему.

– Хедеу, – сказал Гантимур. – Великий предок…

В руке у предка был длинный шест, которым он зацепил лодку за нос и потащил ее к берегу, выказывая совсем не стариковскую силу, хотя лицо его было изборождено морщинами, на черепе не было ни волоска, а руки казались сухими ветками.

Хедеу не произнес ни слова, только смерил Ольгу беглым взглядом, потом посмотрел в глаза Гантимуру и кивнул, приглашая следовать за собой.

Они поднялись на склон, и долго, долго шли вслед за Хедеу по тропам, проложенным не ногами людей, а копытами и лапами здешнего зверья. Шум Энгдекита то приближался, то удалялся. Если к реке подходили близко, там и сям начинали пылать темные костры чэнкирэ, множество таежных цветов рассыпалось по траве, выглядывало из-под кустов и деревьев, но стоило углубиться в тайгу, как путников окружали приземистые кедры, на стволах которых мотались под легким ветерком длинные пряди седых лишайников, часто приходилось натыкаться на поваленные стволы, затянутые, словно могилы, плотным покровом мха.

Наконец вышли на поляну, где стоял урас шамана Хедеу. Это оказалось сооружение из десятка тонких жердей, покрытых кусками березовой коры.

Вокруг стояли большие и маленькие деревянные, потемневшие от времени и растрескавшиеся фигурки сэвэнов – духов-помощников шамана: и человекообразные, и напоминавшие каких-то зверей. Там и сям торчали корнями вверх срубленные сухие деревья, которые заставили Ольгу покоситься на них подозрительно, однако Гантимур успокоил ее, шепнув, что ни одной лиственницы между ними нет, а вверх корнями они стоят потому, что символизируют вход в Верхний мир.

– Так вершины же вниз направлены, – недоумевающе заикнулась Ольга, однако Гантимур сурово свел брови:

– Шаману лучше знать!

Горел костер; над ним на рогульках был подвешен до густой черноты закопченный котелок. В нем булькала вода, и Ольга вздохнула, когда старик бросил в нее пригоршню какой-то сухой травы.

Однако это был явно не чэнкирэ.

– Чай будем варить, – вдруг сказал Хедеу. – Это илдехэ – цветы липы, как ее называют русские. Но сначала надо поесть мясо. Борьба с мугдыкеном заберет много сил.

Итак, старый шаман знал русский язык. Однако когда настал вечер, закончился ужин и Хедеу приступил к обряду, он, конечно, говорил на своем языке:

Ольга то и дело задремывала под монотонное бормотание, изредка встряхивая головой, когда старик вдруг начинал колотить в свой бубен или начинал кричал:

– Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй!

Ему вторил Гантимур:

– Хэгэй-эй, хэгэй-эй, эй-эй-хэгэй!

Наконец Хедеу изнемог и рухнул на землю у костра, сразу погрузившись в сон. А Гантимур взял Ольгу за руку и ввел внутрь ураса. Там он плотно задвинул шкуру, прикрывавшую вход, потом они легли на устилавшие пол оленьи шкуры, полысевшие от времени, и предались любви. Сначала Ольга стеснялась спавшего неподалеку старика, но Гантимур, раньше сдержанный и молчаливый, даже в самые острые мгновения позволявший себе только глухие стоны, теперь яростно выкрикивал какие-то непонятные слова:

– Харгингилви-амикарви, мотынгилви, багдаклви, иргичилви, дянтакилви! Луннэлвэ мурукэденэл, сикагилва илтэнденэл, химат миндуло! Хумат миндуло!

А потом набрасывался на Ольгу с удвоенной, утроенной, дикой энергией, так, что она кричала, забыв всякий стыд, кричала до хрипов, до жалобных стонов, почти теряя сознание от новых и новых приступов наслаждения.

Наконец, обессилев, Гантимур простерся рядом и перевел ей эти заклинания:

– «Духи-медведи, духи-лоси, духи – дикие олени, духи-волки, духи-росомахи! Землю всю обежав, скорей ко мне! Скорей ко мне!» – И пояснил: – Я хотел, чтобы эти звери передали мне свои силы, чтобы тобой владел не только я, но и вся тайга. Ты чувствовала это? Я знаю, ты чувствовала это!

Ольга, обессиленная, истерзанная, измученная, могла только слабо шевельнуть опухшими от его поцелуев губами – и уснула, чувствуя только, как его пальцы свились с ее пальцами.

Однако вскоре она проснулась от того, что озябла.