Рэт Уайт - 400 дней угнетения

- Мне жаль. Я так виноват. Я… мы… не хотели тебя обидеть. Пожалуйста... скажи ему остановиться. Ладно? Скажи ему, что мы признаемся. Ладно? Скажи ему... нам очень жаль. Просто отзови его. Нe... не позволяй ему... не…

Я повесила трубку. Не было никаких сомнений, кто это был - тот самый мудак, который звонил и угрожал мне раньше. Только сейчас кто-то угрожал ему . Он звучал совершенно сломленным. Испуганным. И я знала, кто это сделал. Я улыбнулась. Я даже засмеялась. Слезы радости текли по моему лицу. Кеньятта все еще любил меня. Он все еще присматривал за мной, защищал меня. Сон стал легким. Я перевернулась на бок и свернулась в позе зародыша. Я думаю, что я все еще улыбалась, когда заснула.

- Котенок? Ты в порядке?

Он был здесь.

Я проснулась, и он улыбнулся мне. Я обняла его, притянула к себе в кровать и заплакала на его груди.

- Ты здесь. Я думала, что ты не придешь. Я так по тебе скучала.

- Я тоже скучал по тебе, котенок.

Я прижала его руку к своей груди, потом посмотрела на нее. Костяшки пальцев были разбиты и распухли. Я поцеловала их и прошептала ему:

- Спасибо.

Он улыбнулся в ответ и кивнул.

- Они выписывают тебя. Они сказали, что у тебя нет серьезных травм. Просто небольшой синяк. Нет сломанных костей или чего-то еще. Они также не нашли никаких доказательств изнасилования. Нет вагинальных или ректальных кровоподтеков, или разрывов. Должно быть, Делия добралась до тебя раньше, чем они смогли...

- Отвези меня домой, папочка. Я хочу домой, - заскулила я, прижимая руку Кеньятты к лицу, пока плакала.

Кеньятта отпрянул, оторвав руку от меня. Выражение его лица было шоком и отвращением. Он смотрел на меня так, словно поймал меня, когда я раздвигала ноги для другого мужчины. Я почувствовала, как напряглось его тело. Атмосфера в комнате изменилась. Казалось, что весь кислород был внезапно высосан. Я была смущена. Мое тело дрожало.

- Ты что, прекращаешь? Ты сдаешься?

- Я…

- Тогда скажи стоп-слово, если хочешь, чтобы все закончилось.

- Кеньятта, я… ​​ меня чуть не изнасиловали!

Это, казалось, разозлило его еще больше. Я ничего не понималa. Что происходит? Почему он относился ко мне таким образом? Я смотрела на него, открыв рот, и незаданные вопросы вертелись у меня на языке. Делия вошла в комнату, и я посмотрел на нее, мои глаза умоляли ее о помощи, но она не смотрела на меня. Как будто из воздуха Кеньятта достал книгу «400 лет угнетения» . Мое сердце упало, зная, что сейчас произойдет.

-…В Африке, - начал он, - главная роль женщины заключалась в том, чтобы воспитывать детей. Матери занимали почетное место в большинстве африканских обществ. На американских плантациях этa роль была извращена, когда африканские женщины принуждались вступать в сексуальные отношения с другими рабами и даже с самим рабовладельцем, чтобы увеличить ценную рабочую силу и удовлетворить похотливые желания своего белого хозяина. Дети, рожденные от спаривания с владельцами плантаций и их рабынями, автоматически были порабощены. Средняя рабыня рожала своего первого ребенка в девятнадцать лет, и рожала по крайней мере одного ребенка каждые два с половиной года, пока она оставалась плодовитой. Многие из этих детей были рождены после изнасилования. Закон запрещал рабам защищать себя от физического и сексуального насилия, и подвергал жестокому избиению со стороны их хозяев или любовниц за это. Поэтому изнасилование их рабовладельцами и другими белыми мужчинами было постоянной реальностью для женщин-рабов, реальностью, которая игнорировалась белым христианским обществом…

Делия отвернулась и уставилась в пол, когда Кеньятта захлопнул книгу - последнее слово в споре, который по-настоящему не начался.

- Это часть реальности моих предков. Все это! Ты не можешь принять это? Ты знаешь, что сказать, если хочешь. Скажи это!

Его глаза были злы. Это напугало меня, смутило меня еще больше.

- Ты хочешь уйти?

Я опустила голову. Моя нижняя губа дрожала, и слезы текли из моих глаз в бесконечном потоке горя.

- Нет. Я все еще здесь.

Делия передала мне мой наряд. Сунув сарафан, который я надевала во время поездки в больницу, в пластиковый пакет, она вытащила латексный и кожаный корсет, подвязки, леггинсы и шипованный собачий ошейник, который стал моей униформой на ферме. Я заплакала, когда снова их надела.

- Пора идти, - сказал Кеньятта, и мы вместе покинули больницу.

Я держалась за Кеньятту, когда он шел по коридору. Я уткнулась головой в пространство между его грудью и его плечом, сжимая его так, будто могла удержать его там силой и не дать ему снова покинуть меня.