Георгий Старков - Сказка об уроде [сборник]

Он отодвинул засов двери, и она переступила за порог, на прощание игриво пошевелив пальчиками в его сторону. Сделав один шаг вниз по лестнице, она услышала его голос за спиной:

— Ты права, доллар не может расти вечно. Но ведь и падать без конца он тоже не будет.

Она остановилась и ответила, не оборачиваясь:

— А если всё-таки Америке конец? Что будет тогда?

— Ну так есть и другие валюты. Евро, например. Хотя пример неудачный, уж евро-то навернётся куда раньше доллара… Ну, тогда йена. Или английский фунт. Рубль, в конце концов. Свой, родной. А можно вообще плюнуть на все валюты, пусть идут лесом. На них свет клином, слава богу, не сошёлся, хотя иногда так кажется…

Они помолчали вместе ещё пару секунд. Потом он сказал:

— Ну, удачи… — и закрыл дверь квартиры, став одним из множества теней без имени в её голове.

Чёрный «Ниссан» стоял у подъезда, освещая фарами «классики», нарисованные мелом на асфальте. Она открыла заднюю дверцу и увидела, что в салоне, кроме Лёхи, никого нет: всех девушек разобрали.

— Нормально всё? — поинтересовался водитель, не оборачиваясь.

— Всё хорошо, — она протянула ему деньги.

— Молодца-а-а…

Машина плавно тронулась и проехала под фонарём у детской площадки. Она вдруг вспомнила об ожоге и подняла безымянный палец, разглядывая его в жидком электрическом ливне. След, оставленный огнём, был почти не виден под ярким светом. Стоит лишь использовать лечебную мазь, и волдырь исчезнет за пару дней.

— Как будто ничего и не бывало, — прошептала она.

«Ниссан» выехал из двора и устремился вперёд по сонной ночной улице.

2013 г.

Когда очередная осень позолотила верхушки деревьев, лис Атто вернулся в долину Ним. Здесь он родился много лун назад и всегда возвращался, даже если далёкие странствия приводили его в места, столь богатые дичью, что уйти оттуда казалось немыслимым.

К западу от долины протекала широкая безымянная река, и там, на песчаном берегу, жили люди — женщина с ребёнком. Они были там, когда Атто ещё был несмышлёным лисёнком. Он помнил день, когда зимний голод доконал его настолько, что он стал подбираться к их костру в надежде, что люди поделятся с ним своей едой. Но сколько бы Атто ни лежал на холодных песчинках пляжа, женщина в его сторону даже не посмотрела, а её сын попытался поймать зверя. Лис не давался, отбегая назад, когда ребёнок с растопыренными пальцами приближался к нему. Тогда мальчик стал бросать в него камни и один раз больно попал по голове лиса. Атто взвыл и юркнул обратно под кров густого леса. Больше он попыток сблизиться с людьми не предпринимал.

Этой осенью на берегу ничего не поменялось — всё так же торчал одинокий ветхий шатёр, всё так же хлопотала у костра женщина, в волосах которой появились седые пряди, а её сын игрался с камешками на границе земли и воды. Иногда, когда Атто ловил в лесу зайца и утолял на время голод, он наблюдал за людьми с безопасного расстояния. Лис не понимал, что и зачем делают эти странные существа, которые так привязаны к одному месту, но ему нравилось следить за ними. Ещё зверя завораживал огонь. В пасмурные ночи он мог смотреть на колыхающееся пламя часами, и оранжевые искры отражались в его живых глазах.

Дни становились короче, костёр на берегу разгорался ярче. Атто знал, что это значит. Это была та самая причина, по которой он вновь посетил родные края. Он смотрел на ребёнка, который бегал вдоль реки, беззаботно размахивая единственной кистью: лис приглядывался к его животу, бёдрам и нежной мягкой плоти на розовых щеках. Да, люди нравились лису, вызывали в нём интерес — и тем сильнее было волнение зверя, когда он представлял, как один из них достанется ему, как те зайчишки, которые не смогли уйти от его быстрых лап.

Долгими ночами женщина прижимала своего отпрыска к груди, качала его на руках и пела песни. Днём она кормила ребёнка, играла с ним, что-то рассказывала и гладила по голове. Но иногда (с наступлением холодов всё чаще) она заставляла сына кричать от боли. В такие дни Атто старался не появляться в долине, но даже в лесу деревья звенели от эха пронзительного крика. А на следующий день на теле мальчика появлялось новое увечье — то глаз выцарапан, то кожа на спине свисает лоскутами, то нога стала короче на ступню. Мальчик больше не бегал по долине; уже не мог. А женщина с той же любящей улыбкой клала ему еду в рот и целовала в макушку — и он улыбался, обнажая кровоточащие десны на месте выбитых зубов.