Доминик Пасценди - Чистая кровь [СИ]

Дед окинул меня странным взглядом, пожевал губами и сказал:

— Ты тоже не готов. Не вздумай! Тебе надо хоть бы лет пять продержаться, пока младшие в возраст войдут. — Он подумал немного и решил подсластить пилюлю: — Впрочем, ты-то посильнее отца своего будешь. Он так и не решился сбежать, как подрос. А хотел, я знаю. Ты-то вот решился, и выучиться сумел, и добился многого. Так что, думаю, справишься.

Он добавил многозначительно:

— Да и деваться нам некуда. Она уже по трое в день убивает.

Встретив мой недоумённый взгляд, он объяснил:

— Говорил же тебе только что: ты видишь смерть когда спишь, но это не значит, что смерти нет, когда ты бодрствуешь! А мне наши про всё докладывают.

— Ну а если бы я не приехал?

Дед расстроился:

— Совсем бы плохо было. Так хоть надежда есть, хотя от тебя и толку… А то пришлось бы искать кого-то из наших оставшихся, а они все не на острове.

На мой вопросительный взгляд он ответил:

— Прадед твой, еще при турках, младшую ветвь отправил на материк и велел им в Америку ехать. Денег дал, кораблик выделил. Три семьи было чистокровных. Младшие, им тогда в жрецы не светило, а при турках развернуться было без шансов. А в восстание из наших мало кто в живых остался. Прадед в монастыре святого Алимпия погиб. Вас ведь туда водили на экскурсию из школы?

Я кивнул.

— Помнишь, там в башне шкаф такой есть с черепами защитников? Так вот, прадед твой там третий слева в самом верху.

Мне никогда не приходило в голову, что я связан с историей нашего острова настолько тесно и наглядно.

— Деда двоюродного убили уже в деревне, он с молодёжью, кого не взяли защищать монастырь, держали Алунту, пока турки не подвезли артиллерию. Последние в замке нашем отбивались, тогда его и разрушили так. Твои немцы, между прочим, туркам гаубицы продали! — Дед посмотрел на меня так, будто это я лично и сделал.

— А ты-то сам как уцелел?

— А мы с отцом твоим женщин и детей прятали в пещерах, где ты с бабой своей трахался. Турки не пошли туда, побоялись — очень большие потери были у них. Ушли, а после их с острова вообще выгнали. Мы в деревню вернулись — а там она, и убивает кого попало… Ну, да я тебе это уже рассказывал.

Дед поднялся, что далось ему заметно тяжело — и не только из-за ноги. Неужели начал дряхлеть?

Я было дёрнулся — помочь, но он так сверкнул на меня глазами, что меня буквально отбросило обратно на диван.

Дед выудил из шкафчика красивый стеклянный графин современной работы с тёмно-вишнёвым вином, которое на свету было как дорогой рубин. Налил мне и себе.

— Пей, это доброе вино. Не та бутылочная дрянь, которой вас травят в вашей Европе. И не перегонка эта вонючая, от которой только в голове шумит.

Вино действительно пахло приятно, а на вкус оказалось весьма неплохим, хотя я пивал и получше.

— В общем, так. Я бы хотел, чтобы ты остался здесь насовсем. Это ведь твоя земля, твоё место. Тебе, как я понимаю, не так уж и весело живётся там, в Германии — не то ты бы сюда и вовсе ни ногой, я помню, как ты мне по телефону отвечал. Молчи! — Прервал он мою попытку ответить. — Я не всё ещё сказал.

Он сделал глоток и покатал вино во рту.

— Тебе придётся её усыпить, это не обсуждается. Другого выхода нет, если ждать, пока здесь окажется ещё кто-то из Триандесов, тут пустыня будет. С трупами. Поэтому я тебя сегодня же начинаю учить, что и как ты должен делать. А в полночь завтра пойдём в храм. Сделаешь всё, она уснёт. Дня три подождём для верности, и можешь уехать. Но лучше бы тебе остаться… хотя бы лет на пять, замену тебе подготовить.

Он замолчал, думая о чём-то неприятном, отчего снова зашёлся в крике:

— Какие пять, какие пять! Ты хоть подумай, старшему одиннадцать всего! Он через пять лет хоть семя и даст, да головой повредится! Жертва — это ж не для подростков, у человека опыт должен быть, мозги устойчивые! Жрец чувства свои должен всё время контролировать, особенно после приношения! А то будет как с твоим отцом, прости меня, Господи — таким слабаком оказался… а ведь взрослый был совсем! Я ни Консту, ни тебя раньше времени вообще не трогал, ни слова не говорил. Консту готовить начал, когда у него уж двое детей было.

Я не знал куда девать глаза, мне было стыдно и страшно как в детстве. Дед постепенно успокоился, перевёл дух и допил то, что было в бокале.

Я решил воспользоваться паузой:

— Так что я делать-то должен? Ты учти, педофилия мне всегда казалась отвратительной, а уж после рождения собственных дочек…