Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– И губки повеселели, щёчки порозовели, глазки побляднели, – улыбаясь, шутил Спортсмен, на что Маруся толкнула его плечом.

– Простите, гражданин начальник, больше пошлить не буду, – состроил тот обиженную физиономию, – нате вам сигареточку и не забижайте старого пошляка.

– Старого дурака, – поправила Маруся и взяла сигарету.

– Не такого уж старого, – ухмыльнулся Спортсмен. – Мне ещё жениться зараз треба.

– Кто за тебя пойдёт? – всплеснула руками девушка.

– Кому-нибудь да пригожусь, – Спортсмен положил голову ей на колени, – тебе, например?

Маруся, смеясь, легонько стукнула его по голове:

– Вставай, жених одноногий! В путь пора.

– Ой-ой, ещё одну шишку посадила, – гримасничал Спортсмен. – А в тайге ЗАГСы бывают? А то уже бьют, а ещё не расписаны…

Они поднялись на взгорье и шагали мимо трухлявых ульев.

– Вот если бы под каждый положить по лимонке! – мечтательно протянул Спортсмен.

– Командир тебе положит… Тихо! Кто-то там есть, – Маруся кивнула на сторожку.

Постояли, прислушались, вгляделись.

– Показалось или как? – не вытерпел Спортсмен. – Так и будем тут торчать?

– Давай осторожно. Вроде бы в окне что-то мелькнуло.

– Может, зверь какой?

– Однажды к Анчолу росомаха влезла. Всё испакостила, разрыла… Там же продукты! Жди здесь!

Маруся легко, козочкой, вспорхнула на ступеньки, выставила перед собой ружьё, толкнула дверь в сторожку, пытаясь рассмотреть в сумрачном помещении пакостливого зверя. Спортсмен доковылял только до первой ступеньки, когда услышал не то всхлип, не то сдавленный крик. Фигура девушки внезапно исчезла из дверного проёма. На её месте возник грязно-рыжий верзила с уродливым носом, пистолет казался игрушечным в его самоуверенном кулаке:

– Не рыпайся, фраер! – гаркнул он.

– Это ещё кто такой? – рассматривая направленное на него оружие, словно именно ему задавал вопрос, Спортсмен поднял руки.

– Подгребай в хату!

– Лучше вы к нам, – оскалился Спортсмен.

– Сыч, Газон! – рявкнул рыжий. – Помогите гостю!

Сбоку, из-за угла, выбежали двое. Толик успел лишь повернуть голову, как один ударил его под дых, другой обрушил кулаки на затылок…

…Скользя над пенящимся потоком реки, Шурик смотрел вниз на перекаты. «Лечу!» – недавно кричал толстяк. Он тогда смеялся над его восторгом. Но сейчас ощутил головокружительное состояние полёта. Казалось, теперь он всегда, когда захочет, сможет так же просто оторваться от земли и скользить над ней, давая отдых натруженным ногам. Очень удобно: если мама пошлёт в магазин за хлебом – не надо спускаться по лестнице или ждать лифт. Вышел на балкон и быстренько слетал… Это после. А сейчас Шурик с удовольствием поменял бы живописные перекаты и ощущение левитации, пусть даже и мнимой, на стаканчик горячего кофе и свежую тёплую постель. И чтобы мама, как в детстве, подошла, пощупала лоб, спросила о чём-нибудь пустяковом. Остро, до боли меж рёбер, захотелось домой, ждать упомянутый лифт и всё такое. Пришло ясное понимание своей ненужности здесь, над холодной водой, болтающимся листом на ветру; в тайге, выслушивающим гавканье Ивана, и вообще – на этой обречённой, тупиковой планете; в стране, пропитавшейся кровью, враньём и насилием. «Не такой уж я конченый человек, – размышлял Сашка. – Просто так воспитан». Как? Он не знал, но понимал, что хватит с него беспросвета – от пьянки к пьянке, от порока до чувства вины. Только Песня! Его Песня! Теперь он знает, как её петь!

Возродившимся после похмелья он и попал в объятия встречающего его Молчуна. Курили, пока Балагур и сникший Иван одолели переправу. Шагали молча, даже Борис не острил, Командир не ругался, а для Молчуна лишнего не славословить было привычным состоянием, хотя за последние дни ему пришлось говорить больше, чем за пару предыдущих лет.

На подходе к пасеке умылись у реки, попили, выкурили ещё по одной сигарете. Бортовский поворчал насчёт выпавшей ему доли и пустого желудка, и раньше всех припустил по взгорью к мрачноватой, сумрачной избушке. Похолодало. Ожили комары. Отмахиваться стало лень. Шурик механически отметил, что вредные насекомые атакуют его больше, чем кого-либо. Может быть, из-за прильнувшей к вискам крови? Он всегда волновался, когда сочинял, подбирал под звучащую в голове музыку слова, отбрасывал лишнее, но уже успевшее понравиться, припасая на потом. Столкновение с внезапно остановившимся афганцем вывело его из полутранса. Чётко прозвучали слова: