Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Молчун выступил вперёд:

– Пошутили. Толик гранату показал. Вот и решили взорвать. Он не рассчитал укрытие – и зацепило.

Спортсмен ошалело уставился на Молчуна, словно перед ним был марсианин.

– Шутим? Ну, я вам пошучу. Куда автомат дели?

– Его взрывом покорёжило.

– Кто набрал таких идиотов?! За что мне всё? Мало того, что оружие теряют и калечатся, так ещё и сапёрные лопаты оставили…

– А они зачем ещё? – не понял Спортсмен.

– Пока вы там развлекались, – Командир язвительно подчеркнул «развлекались», – я обнаружил могилу и начал её откапывать. С больной рукой – между прочим.

Балагур поморщился, а Шурик позлорадствовал: у него украли открытие шалаша, а у толстяка – могилы.

– Зачем её откапывать? – Маруся ещё раз вспомнила схватку с мертвецом и содрогнулась.

– Чтобы узнать, кто там похоронен, – доходчиво объяснил Иван. – Может быть, вы и забыли, но нам надо узнать, что произошло с академиком. Если в могиле не он, то поиски будут продолжаться.

– Логично, – согласился Молчун. – Но как мы узнаем… без лопат?

– Это уж не у того спросили! – терпение у Ивана лопнуло. – Вы забыли лопаты, а не я!

– Подождите, – вмешался Шурик. – Так они же у нас на пасеке лежат.

– Так то на пасеке.

– Дело к ночи, лейтенант, – напомнил Молчун. – Не пора ли обратно?

– Чёрт с вами, – махнул рукой Бортовский. – День просрали. Завтра выкопаем. Но к могиле стоит вернуться: там топор, письма…

– Кто их здесь заберёт? – уныло спросил Шурик.

– Расшифровать надо, – возразил Балагур.

– Короче. Мы втроем возвращаемся, а вы прямиком к переправе. Ясно? – распорядился Иван.

Больше всего Спортсмен обиделся на Молчуна, поэтому всю дорогу хмурился и, против обыкновения, не зубоскалил. Переправа прошла успешно, и Молчун предложил остаться, чтобы подождать остальных.

– Вы ещё нас догоните. Пока дохромаю, – отклонил Спортсмен предложение и, опираясь на девушку, заковылял по дороге к пасеке, бубня. – Видишь, Марусенька, какие люди бывают? Пошутили – говорит. Только начальник варежку распахнёт, сразу сердце в пятки и правда побоку. И водку свою отдал. Подхалим несчастный. Будто его собственная. Моя водка, кому хочу – тому и наливаю!

– Всё равно бы нам не поверили, – урезонивала Маруся. – Он правильно дураком прикинулся.

– Ты его не защищай! – дулся Спортсмен.

– А ты не ворчи, – парировала Маруся. – Молчун нам жизнь спас. Кстати, как его на самом деле зовут?

– Молчун он и есть. Лизоблюд. Хотя без него там… туго бы мне пришлось. Ты-то знаешь, что за тварь мы шлепнули?

– Мертвеца, – холодно ответила Маруся. – И давай больше не будем об этом. У меня до сих пор мурашки по коже.

– Может, он живой был? Без сознания? Пришёл в себя. Вцепился. Помощи просил? А мы его… того. С перепуга. Некрасиво.

– Ты совсем чокнулся? Он убить тебя хотел! И меня тоже! Он всех бы нас… В него же стреляли. А он опять… А какая рана? С такой не живут! Вспомни его лицо. И эти слепни…

– Оно конечно. Но как-то в голове не укладывается, что труп мог ожить. Мы же не в фильме про зомби, в конце концов?

– Сам себе не веришь. Так как Командир поверит? Умоляю, не надо больше. И так тошно.

Они шли, обнявшись, по пыльной, местами заросшей сорняками дороге. Молчаливые кедры лениво обмахивались ветками-веерами. Заходящее солнце обещало скорую прохладу. Всё закончилось. Труп, или что там было, превратился в мерзкие, но безобидные кусочки. Ночь обещала отдых. Но Маруся знала, что уснуть будет проблемой – жёлтая яичница и скрюченные пальцы с когтями влезут в мозг и выскребут разум.

– Автомат жалко, – сокрушался Спортсмен. – Может, передохнём чуток?

По пологому склону спустились к реке, и он долго умывал потное лицо. Потом сунул голову в воду и держал там, насколько хватило дыхания; вытащил, посвежевший и, размазывая капли по небритому подбородку, рассмеялся, тряся головой и брызгаясь. Провёл ладонью по мокрому ёжику прически:

– Как заново народился! Хорошо. Маруська, не хмурься. Всё будет океюшки. Хочешь, помогу? – и не дожидаясь ответа, наклонил её голову над водой и принялся брызгать в лицо.

Девушка визжала, отфыркивалась, ругалась по-шорски и вдруг почувствовала, как усталость покидает, уходит из нутра в мышцы. Ничего больше не давит, не беспокоит.

– Отпусти, дубина! – наконец она вырвалась и утёрлась косынкой, убирая со лба намокшую чёлку.