Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Конечно, помню, – не смутился Молчун. – Как здесь оказался? Вдали от Ялты-то?

– Жызны заставыл. Дэнга нужно было, – доверительно сообщил Газон. – Как Нына? Расскажи?

– Что Нина? Живёт помаленьку. Слушай, неудобно ведь так разговаривать. Хоть сесть-то можно?

– Тэбэ можно, – разрешил Газон, – только рукы не опускай, да?

– И на том спасибо, – Молчун облегченно сполз на колени и уселся в лопухи, упираясь в землю пятками, выиграв при этом небольшое расстояние между собой и автоматом. Ссутулился, куртка на спине слегка задралась. Бортовский скользнул взглядом по обнажившимся выступающим контурам позвонков и увидел тёмную рукоятку пистолета, отсвечивающую якобы родимым пятном на бледной коже.

– Что с нами будет? – выкрикнул Шурик. – Что с нами сделаете?

Газон ухмыльнулся, шутливо провёл дулом вдоль коленопреклонённого отряда, остановился на Молчуне.

– Тэбя, Гэна, отпущу. Если адрэс Нына скажешь.

– Примитивная хитрость. Не говорите ему ничего, – буркнул Балагур.

– Заткнысь! – вскочил Газон, направляя автомат в его сторону, но скривился от боли – резкое движение отозвалось в больном глазу.

Пользуясь временным отсутствием внимания, Молчун несколько раз мелко подпрыгнул на заду, словно принимал участие в детской спортивной передаче. Быстро и бесшумно вытянул ноги и вновь упёрся пятками в землю. Автомат приблизился ещё на полшага.

– Зачем тебе адрес? – спросил, как ни в чём не бывало.

– Ты нэ понял? – наслаждался эффектом Газон. – На зонэ женщын нэту.

Молчун понимал, что краснеет, но ничего не мог с этим поделать. Неприятная догадка возмутила. Но всё так логично! Скандалы начались после Ялты, претензии в постели тоже. Где уж ему соперничать с такими образинами! Вожорский хоть и урод, но иногда на человека похож. А это в шрамах лицо с бельмом никогда уже не станет человеческим. Впрочем, в Ялте он был красавчиком! И ничего ведь сердце не подсказало, не узнал даже, когда Лёха Егоров показывал фотографии. Постой. Сколько их было? Восемь, кажется? Один с ёлки… тьфу! с кедра упал. Семь. Где ещё двое? Неужели в засаде?

…Когда Пахан и Сыч вышли, Ферапонт несколько минут наблюдал в оконце, решив, что справятся без него, потирая ладони и прихватив со стола нож, направился в маленькую комнату прямиком к Марусе. Заглянул в мечущиеся от ненависти глаза, подсел и запорхал руками: расстегнул молнию на куртке, влез под кофту и влажными улитками-пальцами подобрался к груди.

– Отстань, козёл! – дёргалась девушка, ножка кровати больно вдавилась в позвоночник, дальше отодвинуться некуда. Она сделала попытку укусить противные руки, на что Ферапонт захихикал:

– Ой, какой темпераментный рыжик тут у нас! И кожа мякенькая, хоть на хлеб мажь, – ущипнул грудь, потом сжал сильно до онемения. – Кричи, мяукай, киска!

– Толик! – она хотела крикнуть угрожающе, но возглас получился сиплым, умоляющим.

И от этого почти всхлипа она почувствовала себя ещё более униженной и беспомощной. Над ней висело грязное, сморщенное лицо со стеклянными глазами. Липкие слова марали её.

– Толик! Сделай что-нибудь!

В какой-то момент Спортсмену показалось, что его зовут. В голове кто-то перепутал все проводки, мозг бился изнутри, раздувая вены на висках. Приподняв свинцовые веки, он увидел уродца склонившегося над девушкой. Сон или явь? Не всё ли равно? Надо помочь ей, вырвать уродца из кошмара. Возможно, с его исчезновением станет легче: уйдёт из тела боль, увлажнится высохшая глотка? Он попытался встать, свалился на бок. Свиньи, ещё и руки связали. Когда? Маруся! Это же с Маруси хихикающий карлик сдирает джинсы! Спортсмену показалось, что он на секунду завис в воздухе, некая сила отшвырнула от пола и поставила на ноги.

– Толик! – обречённо всхлипнула Маруся, ужасаясь неожиданно громкому звуку раздираемой ткани. Неужели её трусики могут рваться так громко? Но он идёт, приближается…

– Так дело не пойдёт! – взвизгнул Ферапонт, обернувшись на звук шагов. – Стоять! – подхватил с пола нож и прижал лезвие к шее. – Ты же не хочешь, чтоб такая нежная шейка испортилась? Ей сейчас больно! – ласково сообщил он.

Маруся боялась дышать, лезвие жгло, царапало, щипало. Горячая струйка спустилась к плечу. «Порезалась! Зарежет! Мама!» Спортсмен неуверенно смотрел на нож. Только что он мог отшвырнуть уродца, теперь обязан его слушаться. Дёрнул руки. Связаны.

– Чего уставился? Назад! К окну! Вот так… Так что, киса, Толик нам не поможет. Он будет стоять, смотреть и завидовать, – нож наконец-то отдалился от горла, подпрыгнул, кувыркнулся над ней и вновь опустился рукояткой в сухую ладонь. Но уже острием вниз, глядящим прямо в пупок. Маруся втянула живот, но острый кончик продолжал углубляться, царапая.