Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Свалка под ногами иссякала, то тут, то там ещё можно было увидеть спутанный клубок выброшенной обуви: мятые, рваные башмаки и прокисшие валенки. Свалявшийся запах мокрых мёртвых животных соседствовал с гарью прошедших лет и новоявленной, дымной. Отходы живших когда-то или поныне здравствующих людей неуклонно перетекали в щепу, высохшую кору и опилки. Последним предметом свалки была мятая банка из-под краски с налипшими внутри древесными стружками. Володя добавил к пейзажу одну банку «Красного быка» с недопитым глотком пива.

Когда-то пространство между свалкой, сгоревшим складом брёвен и лесопилкой утрамбовали трактора и бульдозеры. Рыхлая земля с вкраплением щепы со временем стала мягкой, словно идёшь по торфянику, где вот-вот провалишься по колено. Миновав зыбкий участок, Володя вступил в царство древесины и низких раскоряченных кранов, не похожих на своих жирафообразных братьев со строек. Чёрные, квёлые и приземистые, ограниченные кругозором узкоколейки, они походили на худший вариант марсиан Уэллса, но Вовка об этом не догадывался. Он читал надписи на бетонной стене, что огораживала лесопилку непонятно от кого, потому как не была достроена. Надписи были свежие, пришедшие взамен старых, смытых дождями. Всё чаще встречались красочные – из аэрозольных распылителей, над которыми погода была бессильна. Но их содержание оставляло желать лучшего, потому как, в основном, писалось английскими буквами: по отдельности Вовка знал их, но общий смысл написанного от него уходил. В конечном итоге понял, что ему это неважно, поскольку подростки, скорее всего, перечисляли названия рок-групп, которые он не слушал.

Грифельная стенограмма была больше по душе. Правда, времена изменились, уже не встретишь сообщения, что по такому-то телефону вам пососут. Никто не заявлял, что « Цой жив », а « Пьяница ельцин справацировал бойню в буденовке ». Последняя надпись ранее была Вовкиной любимицей, он тоже злоупотреблял, как тот президент, и страдал неграмотностью, как писавший. Конечно, встречались старые, знакомые и милые сердцу заявления о том, что некая « Таня – сука», «Серый – извращенец» , а « Жидам – вон из России! » Вовка мечтал, что высокие чиновники рано или поздно прочтут, что « Гитлер был крут » и « Весь мир бардак! », но чиновники почему-то не ходили по свалкам, и мнение народа оставалось для них загадкой. Появились нововведения, с юмором и не лишённые таланта:

«Товарищи! Вернём слову «крылышки» первоначальное, высокое значение!»

«Пролетарии всех стран, извините!»

«Лучше колымить в Гондурасе, чем гондурасить на Колыме…»

«Какой быстрый ездок не любит русской?»

«Секс без дивчины – признак дурачины…» и тому подобное. Некий поэт поведал:

«Я обычно, как напьюсь, головой об стену бьюсь…».

К сожалению, дальнейший текст размыт и нечитабелен. Стена, самим фактом своего существования, рождала чувства изумления и фантазии. Кто-то зачеркнул жирное слово из трёх букв и написал ниже: « Здесь было неприличное слово ». Кто-то так и выразился: «Ч его только не увидишь на этой стене! » Свежие надписи своей закономерностью прогоняли улыбку и вселили в Володю дрожь. По мере прочтения он понял, как дрожь вырастает в холодный мерзкий страх.

« Обступили Христа лохи и хотели его напрячь. Он сказал, что вернулся. И мы перед ним сынки».

«Люди! Морозов – вампир!»

«Я кончил, когда она умерла!»

«Маньяк не дремлет!»

«Догнали? Выкусите!»

Ниже – коричневое пятно. Опилки почти засыпали труп подростка. Высохшая зеленоватая щека была вмята пулевым отверстием, из него вытекала гибкая личинка.

Володю вывернуло, и хмель отпустил. Слезящимися глазами он хватался за надписи. Они, словно дневник ленинградской девочки, фиксировали чью-то боль, смерть или безумие:

« Я не вернусь домой».

«Смерть коммунистам!»

«ЛДПР»

«Я смеялся над белыми братьями, и Господь карает за это!»

«Жрите мои язвы!»

«Не ходи на мост!»

«Да здравствует конец света!»

«Я сбежала, когда папу вытащили из машины. Не гнались. Просто стреляли…»

«Может, Земля это ад другой планеты?»

«В реке водятся крокодилы. Чёрт, какие зелёные!»

«Под кустом, под мостом сидит дяденька с хвостом».

«Сожгите моё тело! Это чума!»

«Мы пробовали уйти. Больно! Может, сегодня умру?»

«Как жаль, что не дала тогда Зорину. Не хочу умереть девственницей».