Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Не понимаю, – но она знала, и Генка читал это в милых глазах.

– Представь. Командир не вернулся. Сгорел. Утонул. Умер от голода. Костенко не узнал, что произошло, не нанял бы нас. Что бы случилось?

– Все были бы живы.

– И через пару дней сгорели бы от радиации или перестреляли друг друга. Что произошло с городом?

– Но тогда Толик и… Сашка не превратились бы…

– Лисица укусила бы кого-нибудь. Отравленная ворона спикировала бы на темечко. Оно бы жило. Выдумывало. И затем получило бы всё, что хотело.

– Сейчас что, по-твоему, лучше?

– Намного. У него не осталось слуг. Неуклюжая машина и всё!

– Вот-вот. И когда она попадёт в город…

– Нет. Не дойдёт. Мы ещё живы. И нам нечего терять.

– Опять старая песня про бластер и машину времени? Как с этим можно бороться? – Маруся возмутилась и даже вскочила на ноги.

Молчун смотрел на неё снизу вверх, понимая – ею движет не страх, не испуг, а забота. Так жена, прогуливаясь с мужем под ручку, при виде драки подростков, хватает его за рукав, приговаривая: «Не лезь не в своё дело!»

– До сих пор как-то боролись, – напомнил он. – Мы противовес. Мы – щит. Иначе, ты сама поняла – экскаватор войдёт в город, подберёт трупы и налепит новых слуг.

– Но как? Ты что, будешь стрелять в него из пистолета?

– Кстати, – Генка вынул оружие и протянул ей. – Забери. Тебе нужнее. Пойми. Командир выжил как-то, хотя должен был скопытиться давным-давно. Я нашёл мёртвого радиста, хотя мог бы пройти мимо, не заметив. Так? Мы взрывали, жгли, рубили, убегали, тонули. Помнишь – лодку? Нами давно управляют так же, как ПБО играет со своими возможностями. Что это – я не знаю? Бог? Шорский фольклорный дух? Белая борода? Или весёлые братки из космоса с транзисторными рожками и свиными рыльцами? Кто бы это ни был – они добрые. Они при помощи нас спасают планету, возможно – себя, если мои выдумки не беспочвенны. Но на этом доброта кончается. Им тридцать раз плевать, что я хочу жить, провести с тобой тысячу и одну ночь. И выбора быть не может. Если это что-то захочет сохранить нас, так и поступит. Если нет – встретимся в следующей жизни. Но они так же понимают, что должны дать оружие. Иначе как сражаться? Возможно, я застрелю экскаватор из палки. Или набью ему морду. Неважно. Просто когда наступит необходимость действовать, я пойму что делать.

– Ты в это веришь?

– А мне ничего не остаётся, как верить. Возьми пистолет. Инопланетяне сказали, что тебе без него нельзя.

Огромная печаль коснулась Марусиного лица. Он хотел говорить с ней нежно, но не умел и ругал себя за этого. Она должна обидеться. Генка не мог представить другой реакции. Любой здравомыслящий человек обидится, когда после признания в любви ему заявить, что их разлучают инопланетяне. Маруся молчала, её переполняли чувства, малую часть которых он не мог прочитать на её лице. Затем смело подняла глаза и спросила:

– А они не сказали тебе, сколько именно бархатных подушечек понесут за гробом? Или сколько у нас будет детей, пока я не надену чёрную вуаль?

Восклицанье измерило вечность. Бессмысленность звуковой импровизации, засевшей в голове революционной песни, однако, являлась последним звеном в цепи, связывающей Вовку с реальностью осязаемого мира. С тем же успехом он мог напевать Шаинского и «Мурку», бубнить скороговорки или декламировать из Петрарки, если бы он, конечно, его читал. Но, видимо, есть что-то несгибаемое, зовущее на борьбу в песнях времён гражданских разборок начала прошлого века, потому-то Володя сменил «мрачные трюмы» на «вихри враждебные», что более соответствовало ощущениям.

Окутавший город туман сокращал пределы видимости. Вожорский пытался придать смысл прочно установившейся белой завесе. Слово «смог» не нравилось, и казалось ему, что именно текущее состояние атмосферы как нельзя кстати подходит к определению «враждебных вихрей». Потому что туман был искусственным, вернее – созданным не стандартными природными явлениями, а следствиями чрезвычайных. Горящие лесные массивы распространяли непроглядные мутные облака на многие километры вокруг. Трудно определить: день или вечер. Солнце не пробивалось сквозь непоколебимую белизну, и с каждой выпитой банкой пива Вовке хотелось определяться меньше и меньше. Одно знал твёрдо. До ночи время ещё есть.