Мария Британ - Чувствуй себя как дома

Ди знала. Определенно.

Поднявшись на крыльцо, я на миг замираю.

Вдруг именно у нее ты во всем разберешься?

Мое сердце танцует, трепыхается, барабанит. Ему тесно в грудной клетке. Я закусываю губу и стучусь.

Кто-то шаркает тапочками. Долго-долго, словно в этом доме бесконечный коридор. Я успеваю тысячу раз пожалеть о том, что пришла сюда, прежде чем на пороге появляется бабушка Нина – маленькая, худая, игрушечная, в пледе. Волосы наэлектризованы, торчат, как иголки.

– Вы кто?

– Журналист, – зачем-то вру я. – Пишу статью о жителях поселка.

– А я думала, Захар, – говорит бабушка и съеживается, уменьшается раза в два. – Проваливайте.

– Но…

– Мне некогда. Скоро приедет сын, а я до сих пор не связала ему носки.

Бабушка Нина собирается захлопнуть дверь, но я хватаю ее за руку. И она не сопротивляется. Такая слабая и беззащитная – я могла бы ворваться в дом, не спросив разрешения, но… Если ты в гостях, всегда снимай обувь.

– Я пошутил. Ты разве не узнаешь своего… сына?

Вопрос дается мне с трудом. Хрустит песком на зубах, отравляет меня.

– Захар? – охает бабушка. – Но носки! Я не связала тебе носки!

– Не переживай. До зимы еще далеко.

Она ведет меня в кухню, спрашивает, как я, что со мной случилось после пожара – «я-не-верила-не-верила-не-верила-что-ты-погиб», – где жена и дочь. А я киваю и клянусь, что у Ани все в порядке. Что «мы с Торой не ссоримся, и нет, по заброшкам не лазаем».

Мы устраиваемся за крохотным деревянным столиком. Бабушка Нина наливает чай. Улыбается, рассказывает о дурацких сериалах и новой пряже. А я слушаю, слушаю, слушаю… и песок на зубах продолжает скрипеть. Я солгала ей, отчаянно ждущей сына.

Я дрянь.

– Мам, – я отодвигаю чашку, – то, что произошло тогда… Как думаешь, что это было?

– Не вини себя, сынок. Это Тора тебя бросила. Эгоистка… – осекается бабушка и мотает головой. Волосинки-иголки падают. – Извини. На самом деле я давно ее простила. И хорошо, что ты тоже простил. Честно говоря, меня пугали твои записи…

– Ты о чем?

Бабушка складывает чашки в мойку.

– Забыл? Сейчас принесу.

Пока она ищет записи, я мою посуду. Серебряные ложки, блюдца и чашки в горошек выскальзывают из рук. Зачем я солгала ей?

Дрянь, дрянь, дрянь…

Нет ничего хуже обманутых надежд.

Я выключаю воду. Успокоиться – какое же это, черт возьми, недосягаемое слово.

– Вот! – выкрикивает бабушка Нина и ковыляет ко мне. – Вот. Ты вырвал эту страницу из своей книжки. И знаешь, я не удивлена.

Она трясет перед моим лицом пожелтевшим листиком.

– Кажется, настало время восстановить записи. Ты же… отдашь их мне?

И я клянусь ей, кукольной и тощей, что обязательно вернусь. Что мне до безумия нужны шерстяные носки. Что я починю паровоз. Что мне пригодится зубная щетка, которую она так долго хранила.

Дождь усиливается, но я не надеваю капюшон. Промокну? Плевать. Главное – записи под кофтой.

Не скучай, бабушка Нина. И прости свою внучку.

Пашка был прав в детстве. Я сумасшедший. Странно, что потом он изменил мнение. Я Кирпич и проломлю череп любому, кто еще раз попытается украсть у меня дочь.

Теперь я не сомневаюсь – Бруно убила Тора. Не прощать никогда, ни при каких обстоятельствах – вот чему она меня научила. Я раздену ее до ребер и поцелую – в самое сердце – чтобы сдать экзамен. Наведу ее губы кровью.

Тора – маленькая девочка, играющая с людьми, как с пазлами. Она растыкивает нас по комнате, прячет за шкафами и под кроватями. Потому что любит.

Но я скормлю ее любовь собакам. Или выкую из нее железную дорогу для своего поломанного паровоза.

Я сожгу Торины песни – они безумнее любого дома – и не позволю, не позволю, не позволю ей отнимать у меня дочь. Даже если придется разбить ее Zahnrad.

Я лежу на кровати и перечитываю. Снова и снова. Нет, папа не убил бы ее. Папа был добрый, я уверена. И пусть я его не помню – или не знаю? – он любил маму. Клянусь, любил.

Я раздену ее до ребер.

Бред. Бессмыслица. По щекам текут слезы, мне холодно и неуютно. Я натягиваю теплую кофту, и из кармана выпадает визитка – как я могла о ней забыть! – с фотографией Вячеслава и надписью «Zahnrad».

Я где-то слышала это слово. Точнее – видела…

Конечно!

Золотистая надпись переливалась в свете монитора, а противный голосок пищал:

– Еще три минуты.

Борька Иглов. Ученик, способный разозлить меня за секунду. Мальчишка, обожающий дорогие часы. Часы, тикающие-бьющиеся громче моего сердца.