Мария Британ - Чувствуй себя как дома

Их беседа обволакивает меня, зажимает рот и нос, душит не хуже угарного газа.

Нужно остыть. Нужно посчитать до десяти.

Раз.

Два.

Да пошло оно.

Я стискиваю зубы. Кулаки каменеют. Мир смазывается, словно постиранный и полинявший. Пора сдавать его в химчистку.

– Вы же спасатели! – рычу я.

И – выбиваю улыбку из чертового футболиста.

– Почему вы не помогли им? Почему вы приехали так поздно?

Спасатель, охмуряющий красоток, толкает меня. Я теряю равновесие и, пройдясь виском по забору, падаю.

– Успокойся, парень. Мы сделали все, что от нас зависело. Соболезную.

На зубах хрустит песок. Воздух пропитан гарью и пеплом. Я шевелю губами, но голос застрял осколком в глотке. В рот набивается земля.

Футболист поднимает меня и тащит в служебную машину. Я не смотрю вперед – боюсь.

– Будет. Будет тебе. Твою мать спасут. Держись ради нее. – Он хлопает меня по плечу и машет приятелям. – Поехали за ними, пацаны!

В салоне душно и пахнет бензином. Щелк – заводится двигатель. Машина набирает скорость. Трясет так, точно водитель специально наезжает на камни. Я представляю, как врачи склоняются над матушкой и кружатся, как снежинки в маленьком прозрачном шарике, только в роли Деда Мороза – самый родной и одновременно чужой для меня человек. У матушки тоже красный костюм, но – из кожи.

Она не подарит мне железную дорогу.

На этот раз сломался Дед Мороз. Но я не выброшу его. Паровоз ведь не выбросил.

Что же ты натворил, Воробей? Я думал, у тебя прививка.

Мы несемся навстречу больнице. Я молюсь, чтобы снежинкам-врачам было ради кого плясать и чтобы они не осели.

Во мне, где-то на уровне сердца, дымится мой собственный дом.

Ворон и Воробей в отпуске. Они… закончились. Лучше бы вместо дружбы с ними я купил карамельки – их бы точно хватило на более долгое время. А еще – карамельки бы не сошли с ума.

Батя мечтал, чтобы я носил серый костюм. Мол, цвет обалденный. Я не любитель, но… огнеупорный – в самый раз.

У меня не осталось друзей – теперь будут жертвы.

Я убью их.

Всех до последнего.

Белый кафель. Запах хлорки. Шарканье и шепот. Лица. Много-много чужих лиц.

По пути в больницу футболист признался, что на батю упал трельяж. А матушка была в кухне, и Воробей ее запер.

– Мы наткнулись на Zahnrad, – объяснял спасатель, водя пальцем по стеклу. За окном мелькали куцые поля. – Ты пойми, брат, мы ни за что не убили бы дом, пока не нашли бы твоих родаков. Но когда я взял часы, эта сволочь приперла меня к стене шкафом. Илюху и Валика вообще оглушила. Пришлось действовать.

– Кто вам позвонил ?

– Коллега наша. Она с нами работает, помогает дома проверять.

Троица высадила меня на пороге больницы, а сама умчалась охмурять красоток, наслаждаться матчем и купаться в море.

И вот я здесь. Подпираю лопатками спинку плюющегося поролоном стула.

Меня окликает врач – высокий мужчина с абсолютно равнодушными глазами. Привык, видать, приносить плохие вести.

– Прооперировали, – сообщает он. – Состояние тяжелое. Нужно пересаживать кожу, ожоги четвертой степени.

А потом называет сумму.

Я пытаюсь сравнить ее со стипендией. Нет, глупо… Мне придется ломать тикающие сердца хотя бы ради того, чтобы накопить денег на операцию.

Я проскальзываю к матушке – всего на минуту. Она спит. В коконе из бинтов, с иголками, торчащими из вены. Что ей снится? Надеюсь, не Воробей.

Прости, мам. Я не пил пилюли. Их глотал унитаз.

Прости, мам. Батя видел.

А теперь бати нет.

За это – тоже прости.

Больница ютится на окраине города. Я покидаю ее поздней ночью и тащусь домой – к остывшей овсянке. К ненавистным паукам.

Полгода назад предки сказали, что я повзрослел. Ни фига. Я должен был – черт возьми, должен был! – спросить у потолка, как дела, окончательно сбрендить, чтобы они не уехали. Дом бы умер в одиночестве.

Что с тобой не так ? А, Воробей?

Мое «не так» растворилось в городе и сейчас восстанавливается по крупицам из пыли, брусчатки и горбатых фонарей.

На похороны съезжается весь поселок. Люди молчат, но знают, из-за кого воздух пропитан гарью. Они боятся, что, если раскроют рот, их дом заразится безумием. Но на самом деле сумасшествие рождается в тишине.

Я перевожусь на заочное отделение и каждый день звоню по номеру, который дал Пашка. Раз. Два. Десять. Еще немного – и трубка сама завизжит, как попугай, мерзкое «вакансий нет». Убивать дома – единственное, что я умею, а меня посылают.