Николай Гоголь - Вий [1887. Совр. орф.]

Когда философ хотел перешагнуть чрез плетень, зубы его стучали и сердце так сильно билось, что он сам испугался. Пола его длинной хламиды, казалось, прилипала к земле, как будто ее кто приколотил гвоздем. Когда он переступал плетень, ему, казалось, с оглушительным свистом трещал в уши какой-то голос: «Куда, куда?» Философ юркнул в бурьян и пустился бежать, беспрестанно спотыкаясь о старые корни и давя ногами кротов. Он видел, что ему, выбравшись из бурьяна, стоило перебежать поле, за которым чернел густой терновник, где он считал себя безопасным, и, пройдя который, он, по предположению своему, думал встретить дорогу прямо к Киев. Поле он пробежал вдруг и очутился в густом терновнике. Сквозь терновник он пролез, оставив, вместо пошлины, куски своего сертука на каждом остром шипе, и очутился на небольшой лощине. Верба с разделившимися ветвями преклонялась инде почти до самой земли. Небольшой источник сверкал чистый, как серебро. Первое дело философа было прилечь и напиться, потому что он чувствовал жажду нестерпимую. «Добрая вода!» — сказал он, утирая губы: — «тут бы можно отдохнуть».

— Нет, лучше побежим вперед: неравно будет погоня!

Эти слова раздались у него над ушами. Он оглянулся — перед ним стоял Явтух.

«Чертов Явтух!» — подумал в сердцах про себя философ — «я бы взял тебя да за ноги… и мерзкую рожу твою, я все, что ни есть на тебе, побил бы дубовым бревном!»

— Напрасно дал ты такой крюк, — продолжал Явтух, — гораздо лучше было выбрать ту дорогу, по которой шел я: прямо мимо конюшни. Да притом и сертука жаль! А сукно хорошее. Почем платил за аршин? Однако ж, погуляли довольно: пора и домой.

Философ, почесываясь, побрел за Явтухом. «Теперь проклятая ведьма задаст мне пфейферу!» — подумал он. «Да, впрочем, что я в самом деле? Чего боюсь? Разве я не казак? Ведь читал же две ночи, поможет Бог и третью. Видно, проклятая ведьма порядочно грехов наделала, что нечистая сила так за нее стоит».

Такие размышления занимали его, когда он вступал на панский двор. Ободривши себя такими замечаниями, он упросил Дороша, который, посредством протекции ключника, имел иногда вход в панские погреба, вытащить сулею сивухи, и оба приятеля, севши под сараем, вытянули немного не полведра, так что философ, вдруг поднявшись на ноги, закричал: «Музыкантов! Непременно музыкантов!» и, не дождавшись музыкантов, пустился среди двора на расчищенном месте отплясывать тропака. Он танцевал до тех пор, пока не наступило время полдника, и дворня, обступившая его, как водится в таких случаях, в кружок, наконец плюнула и пошла прочь, сказавши: «Вот это как долго танцует человек!» Наконец философ тут же лег спать; и добрый ушат холодной воды мог только пробудить его к ужину. За ужином он говорил о том, что такое казак, и что он не должен бояться ничего на свете.

— Пора, сказал Явтух, — пойдем.

«Спичка тебе в язык, проклятый кнур!» — подумал философ и, встав на ноги, сказал: «Пойдем!»

Идя дорогою, философ беспрестанно поглядывал по сторонам и слегка заговаривал с своими провожатыми. Но Явтух молчал; сам Дорош был неразговорчив. Ночь была адская. Волки выли вдали целою стаей, и самый лай собачий был как-то страшен.

— Кажется, как будто что-то другое воет: это не волк, — сказал Дорош. Явтух молчал. Философ не нашелся сказать ничего.

Они приблизились к церкви и вступили под ее ветхие деревянные своды, показывавшие, как мало заботился владетель поместья о Боге и о душе своей. Явтух и Дорош по-прежнему удалились, и философ остался один.

Все было так же, все было в том же самом грозно-знакомом виде. Он на минуту остановился. По середине все так же неподвижно стоял гроб ужасной ведьмы. «Не побоюсь, ей Богу не побоюсь!» — сказал он, и, очертивши по-прежнему около себя круг, начал припоминать все свои заклинания. Тишина была страшная, свечи трепетали и обливали светом всю церковь. Философ перевернул один лист, потом перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что писано в книге. Со страхом перекрестился он и начал петь. Это несколько ободрило его; чтение пошло вперед, и листы мелькали один за другим.

Вдруг… среди тишины… с треском лопнула железная крышка гроба и поднялся мертвец. Еще страшнее был он, чем в первый раз. Зубы его страшно ударялись ряд о ряд, в судорогах задергались его губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек, Двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ, влетела в Божью церковь. Страшный шум от крыл и от царапанья когтей наполнил всю церковь. Все летало и носилось, ища повсюду философа.