Сергей Алексеев - Пятый всадник

Спустя несколько секунд она вскрикнула и опустилась на корточки. Лыжи по инерции вынесли хозяйку на середину впадины, пошли юзом, развернув ее спиной к Адуляру. Леха ринулся помочь, но замер, вонзив палки в снег.

– Нога… Помоги… – Алина старалась подняться.

Леха не двигался. Зрачки расширились, крик застыл в горле плотным кляпом. Алина обернулась.

– Стой! – Она верещала не своим голосом. – Не смей!

Снег за ее спиной просел, обнажив проталину с черной стылой водой. Алина распласталась на изломанном насте подобно причудливому доисторическому насекомому.

Порывы ветра усилились, поземка сыпалась в растущую полынью. Алина снова попыталась подняться и бессильно опрокинулась на спину. Лыжная палка соскользнула, и густая темная влага сыто плеснула, проглотив добычу.

Леха метался вдоль берега. До любимой всего-то несколько метров, и наст с его стороны цел, но что кроется там, под белым саваном, какая глубина?

Алина оперлась на руки и медленно села. Подобрала вторую палку, посмотрела в глаза Лехе. Девушка все выполняла осторожно, словно тело внезапно стало стеклянным. Леха молча наблюдал, непрестанно стягивая и надевая перчатки.

Сидя на корточках, Алина перенесла вес на здоровую ногу. Наст, надежный, как пломбир на солнце, ехидно хрустел. Лыжная палка проткнула хрупкий белый папирус и провалилась.

Потеряв равновесие, Алина рухнула на бок, провалившись по пояс в студеную вязкую гибель. Одежда разом набухла и потянула вниз, словно грузило крючок с наживкой. Лютый мороз безжалостно стиснул нутро, дыхание сперло, ноги тщетно искали опору.

Последним отчаянным усилием жертва рванулась из мокрых жадных объятий, вцепилась в податливую ледяную корку, обрамлявшую рыхлый, пористый снег, навалилась на нее грудью.

Леха медленно шагнул к ней.

Лыжи занимают большую площадь, они выдержат, должны выдержать! Вроде бы… Одному богу известно, какая там глубина… Метр, полтора, два?! Он снял рюкзак.

Шаг, еще шажочек, лыжи уходят в снег, как в трясину, как в зыбучий песок, Леха готов поклясться, что чувствует ленивое течение под ними, и нет в целой вселенной ничего, кроме страха, холода, ползущего от воды, дыхания ветра да огромных зрачков Алины.

Из-под Лехиных лыж выступала влага. Еще миг, и он окунется. Леха отпрянул, не заметив, что лишь наполовину ступил на кромку коварного водоема.

Он вспомнил школьные наставления Иван Палыча, невысокого сухого физкультурника. Нужно лечь, взять ветку или шарф и ползком подобраться к тонущему, а потом так же ползком вытянуть его. Главное – не вставать на ноги, и все получится.

Сухой, как спагетти, Палыч, пожалуй, сумел бы, а вот Леха слишком увлекался пельменями. Твердая почва под подошвами оказалась прекраснее самых жарких поцелуев, ценнее карьеры, нужнее друзей, дороже матери… Кислород в легких – важнее гордости. Не все ли равно, что будет завтра, если сегодня его попробуют рыбы?!

Изо рта Алины вместе с облачком пара вылетел сиплый шепот:

– По… помо… – В глазах блестели слезы, лицо исказила гримаса ужаса.

Леха кинулся на живот и с опаской подполз к берегу, загребая лыжами снег.

– Держись! – Он выставил перед собой палку, не решаясь коснуться тонкого белого ковра, маскировавшего смертельную западню. – Хватайся, ну!

Алина несмело вытянула правую руку, левой судорожно цепляясь за наледь. Ободранные в кровь пальцы, покрасневшие от холода, напоминали лапки раненой птицы. До палки слишком далеко, надо бы чуток вперед, но почва под снегом не пускала. Она подчинила, загипнотизировала Леху. Так жестокая мать бросает падчерицу в горящем доме, чтобы вынести свою кровиночку.

– Снимай рюкзак! Он утянет тебя!

Снежный пласт тяжким вздохом просел под девушкой, одно бесконечное мгновение ее голова держалась на поверхности, а потом черная гладь пробежалась рябью, гоняя белые комочки туда-сюда, и сомкнулась. Пару раз булькнуло, словно черти на дне включили кипятильник, и все стихло, только разыгравшийся ветер резвился.

Леха не верил глазам. Поднимаясь, он поскользнулся и сломал лыжу. Раздался короткий сухой щелчок, и Леха зашелся в истерическом хохоте.

Он скулил, размазывая слезы, сорвал шапочку и швырнул в омут. Парень жалел любимую, проклинал Петровича, оплакивал себя. «Разварня, – вспомнил он, отсмеявшись. – Разварня, а не пекарня».

Вязаная шапочка набухла, потемнела под стать воде и, подобно верной дворняге, последовала за человеком, подарившим ей жизнь…