Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

И тут вдруг, внезапно — о счастье! — боль стихла.

Я поглядел на свою левую руку, что неуправляемо моталась из стороны в сторону — и никакой руки не увидел. Глаза мои расширились от ужаса. Казалось, из рукава моего пиджака выползает гигантский розовый червяк.

У двери возникла суматоха, и в офис, расталкивая толпу, ворвались трое медиков. Двое катили каталку, третий нес санитарную сумку. Но уже при их появлении я почувствовал/услышал/догадался, что превращение завершилось. Голова моя безвольно запрокинулась назад, и я понял, что с черепом моим случилось то же, что и со всеми остальными костями в моем теле.

Старший врач опустился на колени рядом со мною; я попытался заговорить и сказать ему, что мне уже не больно. Голову мне поднять не удавалось, но я все еще пребывал во власти заблуждения, будто могу общаться. Я ошибался. Из моего рта исторглась студенистая баритоновая отрыжка, а вместе с нею — чудовищная вонь.

Кажется, я был шокирован не меньше врача.

В лице его отразилось явное омерзение.

— Это еще что за чертовщина? — сердито осведомился он.

Шоу вышел вперед и в ужасе воззрился на меня. Он откашлялся и раза с третьего наконец выговорил:

— Несколько минут назад это был наш сотрудник, мистер Дэвид Томпсон. Вот его рабочий стол. Томпсон сидел за ним и работал, как обычно, прежде чем… произошло… начало происходить… то, что произошло.

— Вы хотите сказать, что это существо — человек? — уточнил врач.

— Да, насколько мне известно, — подтвердил Шоу.

Если бы я по-прежнему управлял своим телом, я бы его обнял — тотчас же, не сходя с места. Меня переполняла признательность. Я попробовал приподнять руки и обнаружил, что червяки пришли в движение. Розовые отростки взметнулись над полом, словно извивающиеся щупальца, но контроль над ними я утратил.

Врач отскочил назад, лицо его исказилось от страха. Шоу и все прочие тоже попятились назад.

Я снова попытался заговорить, но на сей раз все, что мне удалось, — это с шумом исторгнуть из себя зловонные газы.

Тут я обнаружил, что мне трудно дышать. Казалось, на грудь мне уселся какой-то великан. Я задыхался.

Врач снова подошел ближе. Опасливо потянулся ко мне, попытался взять меня за запястье — вот только запястья у меня уже не было. Врач отдернул руку, а затем приложил к моей груди стетоскоп. Заслышав биение моего сердца, он слегка расслабился.

— Что с ним случилось? — спросил он вслух.

Шоу пожал плечами:

— Не знаю. Он работал за своим столом и вдруг как закричит, словно от резкой боли. Рухнул на пол, забарахтался, заизвивался, и не прошло и нескольких минут, как он весь словно бы обмяк и раскис. Мы поначалу пытались ему помочь, но он так быстро и разительно менялся — мы все перепугались, не знали, что и думать. Он бился и метался — нам пришлось отойти подальше, чтоб не задел. Вот тогда я вам и позвонил.

— Мы его забираем, — заявил врач. И махнул рукой своим спутникам. — Грузите его на носилки.

То, что произошло дальше, показалось бы смешным, не будь оно столь жутким.

Двое санитаров сложили каталку, пристроили ее рядом со мною и стали меня перекладывать. Каждый взял меня за руку — за то, что когда-то было рукой, — и потянул, но видоизмененные конечности просто растягивались до немыслимой длины, а тело лежало на месте.

На помощь пришел старший врач. Мои длинные щупальцеобразные конечности свернули и уложили поверх тела. Все трое подсунули руки под мое туловище и то, что некогда было бедрами, и попытались меня приподнять.

Это было все равно что перекладывать растекшееся желе зубочистками. Санитары попытались еще раз, и еще, пока наконец не поняли, что все бесполезно.

Наконец они просто перекатили меня на носилки, разместили конечности поаккуратнее, а мою одежду использовали как стропы. И помчали каталку к лифту — спасибо, хоть простыней меня прикрыли! — спустились на первый этаж, доехали до ожидающей машины «скорой помощи» и наконец доставили меня под завывание сирен в местную больницу.

Прошло уже несколько часов. Меня зарегистрировали, поместили в отдельный покой, да там и оставили. Хотелось бы мне сказать, что я потерял сознание, — но этого не случилось.

И что самое странное: мой разум оставался при мне. Невзирая на пережитый ужас, когда стихла боль, пришла своего рода отрешенность — как будто я парил в воздухе над самим собою. Сути превращения я не понимал, но тут во мне пробудилось любопытство.

Если черепа у меня больше нет, тогда что же защищает мой мозг? То, что осталось от моего лица, вдавило в матрас мое же собственное дряблое тело, однако у меня было ощущение, что я цел и невредим. Но как мое сердце может продолжать биться, если вокруг него нет ребер? Однако ж оно все-таки билось — со странно успокаивающей размеренностью.