Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Не знаю, оставляли мы следы на снегу или нет. Знаю лишь, что мы поднялись в какое-то темное место под яркими звездами и устроились на краю опасного обрыва, так что стоило чуть оступиться, не говоря уже о том, чтобы нарочно прыгнуть, и мы бы навеки погрузились в черные глубины бесконечности.

Сущности собрались вокруг нас. Я чувствовал, как их крылья касаются моих голых плеч и спины, словно ветер.

И тогда человек, который ждал меня все это время, который привел меня сюда, научил меня говорить на языке темных миров. Возможно, он начал с нескольких слогов — чего-то вроде «вау-ау-ау», — но то был вой на тонкой и высокой ноте, подобного которому не способно исторгнуть человеческое горло, бьющий по ушам сигнал, способный пронзить межзвездную пустоту и вырваться за просторы вселенной в великий черный водоворот в средоточии Бытия. Он оглушал. Он заполнял собою все, перекрывал все. У меня лопнули барабанные перепонки? Кровь сочилась из моих ушей? Тело нужно было отринуть, и на мгновение мне это как будто удалось, ибо в некоем видении мой спутник подхватил меня и мы понеслись сквозь бесчисленные миры в окружении воющих темных ангелов, пока не приземлились на промерзшей равнине под двумя черными солнцами, где преклонили колени в знак смирения и издали невероятный пронзительный вой пред идолом высотой в несколько миль, который формой был подобен человеку, но никогда им не был. И идол разомкнул свои каменные челюсти, чтобы присоединиться к нашей песне. Он выпевал без слов тайное имя первозданного хаоса, который ворочается в сердце черного водоворота, неназываемое имя, которое не способен выговорить человеческий язык и не способны услышать человеческие уши ни с целыми, ни с лопнувшими барабанными перепонками.

С тех пор прошло тридцать лет, зачем-то говорю я. Немало воды утекло.

Времени не существует, говорит каменный человек.

Он и вправду ничуть не изменился. Если он и живет, то не стареет.

Так ты готов?

Да. Я сделал нечто ужасное.

Каким-то образом я нашел дорогу домой. Должно быть, это было вскоре после возвращения отца с работы, потому что я застал его в нашей разгромленной гостиной. Он глядел на крупнокалиберный пистолет, который валялся на полу, и на забрызганные кровью и мозгами стены и мебель. Моя сестра лежала ничком на крыльце. Мать свернулась клубочком перед отцом, как будто уснула.

Он безудержно рыдал.

Он так и не заметил, что я раздет, что я вымок и продрог, что мое тело покрыто ожогами от прикосновений каменного человека или крылатых сущностей. От меня несло потом, как бывает при лихорадке. Я попытался что-то сказать, но изо рта вырвался странный затухающий вой. Слепящие огни сверкали и кружились по всему дому, звуки казались странно искаженными, у обращавшихся ко мне людей был нарушен темп речи, их голоса хрипели и дребезжали, как сломанные механизмы. Возможно, по моим щекам текла кровь. Одна из барабанных перепонок лопнула. С тех пор я частично глух на это ухо. Дом кружился, качался, и все казалось бессмысленным. Ноги отчаянно болели от прикосновений звезд, как будто я брел по щиколотку в горящем небе.

Знаете, чем это кончилось? Кто-то завернул меня в одеяло, как маленького ребенка, и налил мне кружку горячего какао.

После того я провел немало времени в известных заведениях — высоких тюрьмах из красного кирпича, где приходится носить пижаму днем и ночью, в окружении безумцев, считающих тебя одним из них, где все время горит яркий свет и нет места темноте, кроме той, что ты бережно втайне взращиваешь внутри себя, несмотря на все старания воркующих и кудахчущих профессионалов, которые осторожно тычут в тебя словами, лекарствами и призывами заглянуть в корень своей проблемы. Они требуют признаний, признаний, признаний, непреклонные, что твой инквизитор, их притворная мягкость терзает не хуже дыбы и тисков.

Признаний.

И все же я выдержал. Я сохранил свои секреты. В конце концов за недостатком улик, или недостатком вины, или недостатком интереса, а может, за недостатком чего-то столь низменного, как финансирование, после множества суровых лекций на тему того, что я совершенно лишен нормальных человеческих чувств, в восемнадцать лет, будучи нищим одиноким сиротой, я был выброшен на берег Реального Мира, чтобы отыскать свой путь.

Остальное — обман. Надувательство. В моем сердце царила тьма, но я ловко скрывал свою тайну. Поначалу приходилось браться за самую грязную работу и водиться с отбросами общества, но мало-помалу я научился изображать из себя человека и вести «нормальную» жизнь. Я зашел так далеко в своем притворстве, что даже умудрился жениться на Маргарите, получившей куда лучшее воспитание, чем я, и стать отцом дочери, которую мы назвали Анастасией, что значит «воскрешение», как в воскрешении надежды.