Игорь Безрук - Калейдоскоп [рассказы - СИ]

Когда покидали Арктику, злосчастную сорок третью лунку покрыло тонкой коркой льда, будто навсегда отрезало Андрею путь назад. Нам так и не верилось, что его нет с нами…

Мужчина замолчал, и сразу набежала какая-то гнетущая тишина. В купе становилось все жарче. Деревья, дома, люди все продолжали проноситься мимо нашего окна. Только плотные белые облака, казалось, застыли на бледно-голубом небе. И я подумал: «Как похожа память на эти облака — она такая же застывшая в вечном движении жизни».

Мысль посадить дерево возникла у Рогозина не сразу. Он её долго вынашивал в одиночестве в скучные, унылые вечера, маясь у окна первого этажа своей холостяцкой квартиры. Будучи от природы недоверчивым, он не решался посадить дерево во дворе — все одно не углядишь, кто-нибудь, да сломает. Мозолил глаза роскошный фикус в витрине одного из вновь открытых коммерческих магазинов. Каждый раз, проходя мимо в булочную, Рогозин останавливался возле неё и долго смотрел, может, вспоминая далекое детство, когда в моде было выращивание всяких там фикусов, лимонов и прочей древовидной растительности на дому. У него сохранилось даже множество старых, пожелтевших от времени фотографий, где за спинами застывших, словно статуи, лиц, как знак эпохи, вырисовывалось такое вот мини-дерево. Тут, к счастью, подвернулась и знакомая, из разговора с которой выяснилось, что у неё-де, оказывается, есть фикус и даже с отростками. Не откладывая надолго, в тот же вечер Рогозин заглянул к ней и взял парочку их на рассаду.

Комната его не очень отличалась от других своими размерами. В сравнении с брежневскими ячейками у нее были выше потолки: почти под три метра, так что фикусу было где развернуться и вширь, и ввысь. Рогозин раздобыл пузастую кадку, всыпал туда, как посоветовала знакомая, земляной смеси, и посадил в неё фикус. Уж как он его лелеял, как холил! Ухаживал, что за малым ребенком, поливая, окучивая, бережно стирая с широких лопастых листьев пыль. И фикус будто ощущал его заботу: рос не по дням, а по часам, утолщаясь, вытягиваясь, расширяя поверхность листьев. Рогозин нарадоваться не мог: сколько сочной зелени, свежести, красоты.

Зашла Егоровна, соседка, тоже на пенсии:

— Ты, прям, колдуешь над ним, — говорит. — Вона, как полез!

— Да что там, — отвечал Рогозин. — Ты, Егоровна, сюда смотри, — совал он ей старую пожелтевшую фотографию, где его племянник, в то время еще маленький мальчик в матроске, взгромоздился на стул и позировал фотографу на фоне широкого, на весь снимок, растения. — Вот это был фикус!

Через месяц фикус покрыл собою полкомнаты и уперся в потолок. Места, правда, было достаточно. Шкаф Рогозин передвинул, кровать развернул поперек и поставил плотнее к стене. Сервант только пришлось переместить на кухню. Кухня сообщалась с комнатой через дверь, из неё Рогозин мог прекрасно видеть своего любимца и любоваться им, попивая чай или выкуривая папиросу.

— Надо же такое, — хвастался он вычитанным где-то, — пишут, что в тропиках фикусы до сорока метров в высоту вымахивают!

— Нежто! — удивлялись мужики и не верили. — Врешь, наверное.

А в комнате день ото дня становилось темнее. Увеличиваясь, фикус тянулся к свету и заслонял собою все окно. Рогозин попытался отодвинуть кадку, но не смог её даже стронуть с места — таким тяжеловесным оказалось дерево. Обрезать же ветви он не решался: слишком дорогой стала ему эта роскошь. Терпел.

Еще через неделю странные зеленые отростки, свисающие с ветвей, которые поначалу Рогозин принимал за ответвления, начали быстро деревенеть и изменять цвет на серый. С каждым днем эти отростки вытягивались, опутывая ствол первенца, пускали свои ростки.

«Ты хоть бы ветви подрубил», — упрекали его мужики, видя, как фикус заполнил все окно, но Рогозин отмахивался от них. Разве поверит кто, если рассказать, как он пытался спилить надоедливое дерево, как с горем пополам елозил по его толстому стволу, не содрав даже коры; как пытался его срубить у основания, но только затупил топор и сбил его с рукоятки; как пробовал сломать ветви, но только сгибал их безрезультатно в дугу и даже в круг и в бессилии бросал. Ветви, как ни в чем не бывало, распрямлялись и тянулись дальше и дальше, сбивая с этажерки статуэтки слоников, срывая со стен портреты родственников, сгребая со стола скатерть. Дошло до того, что древовидные отростки, достигнув пола, проломали его и вклинились в землю. Их ветви и листья сами начали расти, разрастаться, а первенец, наоборот, мельчал и сох, отмирая.