Игорь Безрук - Калейдоскоп [СИ]

Юрий Павлович проснулся от неожиданного толчка в бок. Толкала его жена, лежавшая рядом в тусклом свете осеннего утра, пытающегося прорваться сквозь плотно завешенные толстыми гардинами окна в их небольшую, но достаточно заставленную мебелью спальню. Но даже если бы он и прорвался ненароком сюда, того и гляди, утонул бы в многоворсовых коврах, развешанных по стенам, растворился в густых нитях такого же плотного полового покрытия, затерялся среди обилия всяких мелочей и безделушек, навечно застывших, казалось, в углах и на полках; исчез среди побрякушек, подвешенных к потолку и свисающих с ковров.

Юрий Павлович нехотя открыл глаза, глянул на расплывшееся от жира, неясное от отсутствия света лицо супруги, обрамленное крашенными в блондо и накрученными с вечера волосами, и, как всегда, любезно улыбнулся. Его доброта доходила до удивления.

— Что, ласточка моя? — спросил он, с трудом пытаясь открыть слипшиеся от сна глаза.

— Ты думаешь собаку выгуливать?

Казалось, она не спала вовсе. Ни голос ее, ни отсутствие каких-либо припухлостей на лице — ничего не говорило о том, что она только что проснулась. Совсем не то, что Юрий Павлович: его глаза могли поспорить с коренным жителем Шанхая, а подглазные мешки вмещали в себя, наверное, не один галлон сна.

«Да, собака», — подумал Юрий Павлович. Он совсем забыл о собаке. Она давно, наверное, ждет его у порога, как всякая умная и приученная с детства псина.

— Встаю, встаю, — сказал Юрий Павлович супруге и стал подниматься. Машинально, как привык это делать каждое утро, ибо в его обязанности, по договоренности с супругой, входил выгул этого обожаемого всеми в семье четвероногого. Однако сегодня, то ли оттого, что выдалась суббота, то ли оттого, что вчера Юрий Павлович немного перебрал на работе, он спал как никогда крепко и поэтому, проснувшись, сначала удивился, чего от него требует жена, но потом, как бы опомнившись и как бы извиняясь, безропотно, как он это всегда делал, поднялся, нашарил в предрассветной мгле спортивные брюки, натянул поверх теплой байковой фуфайки пухлый свитер и вышел в прихожую, где у двери уже нетерпеливо топтался лохматый рыжего окраса пекинес, который, завидев его, поднялся на задние лапы, потом радостно взвизгнул и снова закружил на подстилке у входа.

— Сейчас, сейчас, погоди, Арни, — сказал ему Юрий Павлович, пробираясь к гардеробу и выуживая из него теплую демисезонную куртку с небольшим отороченным опушком капюшоном. Увидев, что хозяин почти готов, Арнольд снова радостно закружил, запрыгал, заскреб в дверь в ожидании, когда та, наконец, откроется и выпустит его на волю.

— Сейчас, сейчас, — повторил вновь Юрий Павлович, втискиваясь в туфли — утра уже начинались холодные, а Юрий Павлович с детства был склонен к простуде.

Юрий Павлович прицепил к ошейнику Арни поводок, и они стали спускаться по ступеням.

Гуляли они обычно в местном парке, отстоящем от их дома в каких-то ста метрах. Юрий Павлович считал, что сто метров туда и сто метров обратно, да пять-семь минут для отправления Арнольдом своих естественных потребностей всегда достаточно для утреннего моциона. Сразу же отходил от сна и сам Юрий Павлович, и в училище, где он преподавал, всегда приезжал молодцевато-бодрым и свежим, как огурчик, чем постоянно удивлял своих коллег.

Сегодня, конечно, можно было и не вставать в такую рань, но что поделаешь: привычка, как говорится, — вторая натура. А для собаки привычка — это вошедшее в норму дополнительное спокойствие хозяина.

Утро было как никогда приятное. Теплое, свежее, без малейшего ветерка. Сколько же было времени, пытался определить Юрий Павлович, но не определил, ибо, выходя, даже не взглянул на часы. В выходные он старался поменьше на них глядеть. И все же тихим это утро не назовешь: то оттуда, то отсюда до него доносились отдельные звуки, ни резкие, как днем, ни громкие, даже какие-то сладостно-приятные: перестук трамвая на рельсах, приглушенный звон бутылочного стекла за углом, воробьиные пересвисты, лай собак, выгуливаемых поблизости.

Юрий Павлович углубился в небольшой скверик, на удивление оставшийся здесь среди неудержимых следов пронесшейся цивилизации в виде высотных домов, газовых кочегарок и новейших супермаркетов, снесших липовую аллею, кленовую рощицу и устлавших округу мощным пластом грязно-серого асфальта, сквозь который уже не пробьется ни стебелек, ни росток, придавленные неимоверной тяжестью современной жизни.