Говард Лавкрафт - Кошмар По-эта

Thus shriek’d the young Lucullus, as he fled
Through gibbering deeps – and tumbled out of bed;
Within the room the morning sunshine gleams,
Whilst the poor youth recalls his troubled dreams.
He feels his aching limbs, whose woeful pain
Informs his soul his body lives again,
And thanks his stars – or cosmoses – or such —
That he survives the noxious nightmare’s clutch.
Thrill’d with the music of th’ eternal spheres,
(Or is it the alarm-clock that he hears?)
He vows to all the Pantheon, high and low,
No more to feed on cake, or pie, or Poe.
And now his gloomy spirits seem to rise,
As he the world beholds with clearer eyes;
The cup he thought too full of dregs to quaff,
Affords him wine enough to raise a laugh.
(All this is metaphor – you must not think
Our late Endymion prone to stronger drink!)
With brighter visage and with lighter heart,
He turns his fancies to the grocer’s mart;
And strange to say, at last he seems to find
His daily duties worthy of his mind.
Since Truth prov’d such a high and dang’rous goal,
Our bard seeks one less trying to his soul;
With deep-drawn breath he flouts his dreary woes,
And a good clerk from a bad poet grows!
Now close attend my lay, ye scribbling crew
That bay the moon in numbers strange and new;
That madly for the spark celestial bawl
In metres short or long, or none at all;
Curb your rash force, in numbers or at tea,
Nor over-zealous for high fancies be;
Reflect, ere ye the draught Pierian take,
What worthy clerks or plumbers ye might make;
Wax not too frenzied in the leaping line
That neither sense nor measure can confine,
Lest ye, like young Lucullus Launguish, groan
Beneath Poe-etic nightmares of your own!

Ширь адских туч, загромоздив проем
Небес беззвучных, ночь обволокла;
Затих привычный шорох из болот,
Над вереском осенний ветер смолк,
И больше не шептал бессонный лес,
Не знают солнца в коем тайники.
Ужасная ложбина в роще есть,
Почти без древ, а посреди – прудок,
Ничто где не звучит; то омут тьмы
(Окрас его ж неведом, ибо свет
В испуге сторонится берегов.)
Поблизости пещеры зев несет
Из бездны неторёной затхлый ток,
Что сушит листья чахлых деревец,
Окрест стоящих, рвущих зыбкий мрак
Зловещими ветвями. В мерзость ту
Лесная живность входит, редко прочь:
Я видел, как на каменном бугре,
Воздвигнутом у грота алтарем,
Исчезла тварь, пред взором лишь мелькнув.
В сей тьме я думам предаюсь, один,
В полуденной тоске, когда весь мир
Меня не помнит в радости своей.
Ночами воют оборотни здесь
И души тех, кто знал меня в былом.
В ту ж ночь не говорил со мною лес,
Молчала топь, и вереск не шуршал,
Со стоном ветер не терзал карниз
Строенья мрачного, где я лежал.
Мне было страшно спать, иль потушить
У ложа пламя тусклое свечи.
Мне было страшно в миг, когда чрез свод
На старой башне тиканье часов
Умолкло столь глубокой тишиной,
Что стук моих зубов беззвучен был.
Вдруг свет померк, и растворилось все,
Меня оставив в дьявольском плену
Сгущенной тьмы, биенья коей крыл
Наслали мерзкий гнилостный туман.
Черты чего-то, без имен и форм,
Кишели в клокотанье пустоты,
Зиявшей хаосом над морем волн
Немого страха, корчилась где мысль.
Сие я ощущал – да на своей душе
Вселенной проклятой глумливый взгляд;
Я слеп был, глух, пока не вспыхнул луч
Зловещим блеском чрез небес труху,
Открыв мне виды, что страшили глаз.
Казалось, что тот пруд, теперь в свету,
Фигуры отражал и представлял
Из мерзких недр, невиданных досель;
Казалось, из пещеры бесов шлейф
С ухмылками выкатывался зло,
Неся в дымящихся ручищах груз
Мертвецких яств на нечестивый пир.
Казалось, ветви низкорослых древ
Искали жадно, что назвать боюсь;
Удушливая, призрачная вонь
Объяла дол, и говорила жизнь
Бесплотной мерзости, восстав из сна,
В единстве сцен, сознательном почти.
Земля, лесок, пещера, озерцо,
Фигуры и замолчанное мной
Теперь светились так, как встретишь лишь
В чащобах гнилостных глухих болот,
Где лес лежит в трухе, да правит смрад.
Казалось, огненный туман накрыл
Столь памятные рощи той черты,
Воронка ж неба вихрями несла
Закваски жар рождавшихся миров
Туда-сюда чрез бесконечность тьмы
И света, перемешанных чудно;
Сознанье там имела сущность вся —
Без формы, в коей нам привычна жизнь.
От токов круговых моя душа
Отвергла плоть, как подлинную часть,
Не умалив меня потерей сей.
Исчез туман, и вид скопленья звезд —
Безмерный, дивный – трепетом пробрал.
Я в космосе зрел искру серебра,
Что отмечала знаний жалкий круг —
Его вселенной смертные зовут.
Со всех сторон, со звёздочку на вид,
Миры сверкали, нашего крупней,
Несметно жизни формами полны,
Хотя как жизнь их не постигнуть нам,
Зажатым в мыслях бренного мирка.
И как безлунной ночью Млечный Путь
Являет в блеске звезды без числа
Глазам, где солнце – каждая звезда,
Так вид тот светом лился в душу мне;
Завеса из сверкающих камней,
И каждый был вселенною из солнц.
Взирая, слушал я духовный глас,
Что наставлял, хоть и беззвучен был,
Но мысль мне нес. Желал он, я чтоб знал:
Вселенные те перед взором моим —
Лишь атом в бесконечности частиц,
Раскинулась что до эфирных царств
Жары и света, до далеких областей
Цветущих, но невидимых миров,
Что полнят мудрость чуждая и жизнь,
И дальше, к мириадам света сфер,
И к сферам тьмы, к бездонной пустоте,
Знакомой с ритмом хаотичных сил.
Тех полон дум, я море созерцал
Из бытия бескрайнего – но зрел
Без глаз: в опоре духа нет лжи чувств.
Незримый гид моей душе дал мощь,
Я все постиг, постиг одним умом.
Простерлось в мыслях время без границ,
Его спектакль пространный перемен
И принуждения с желаньем спор;
Я видел величавый ток веков,
Росли и гибли в коем мир и жизнь;
Я видел зарожденье солнц, их смерть,
Их превращение в простой огонь,
Опять рождение и смерть, их ход
Чрез вечное течение эпох,
Все время разными, но вновь и вновь
Рожденными всесилию служить.
Пока ж смотрел, я знал, что каждый миг
Длинней, чем мира нашего вся жизнь.
Вслед думы заняла пылинка та,
Где тело бренное мое взросло;
Пылинка, что родилась миг назад
И в миг исчезнет; хрупкая земля,
Эксперимент; космическая блажь,
Что в нас вселяет гордость, теша вшей
Да паразитов род; чванливых вшей,
Кого невежество рядится в лоск
И преподносит избранности ложь;
Тех вшей, кто похваляются собой
Как пиком дел Природы, мнят себя
Предметом исключительных забот
Ее загадочных всевластных сил.
Пока я вглядывался в тусклый шар,
Затерянный средь вихрей неземных,
Мой дух, пред бесконечностью представ,
Свой взгляд отвел от этой жалкой тли;
Случайности без всяких прав на жизнь,
Ничтожного земного шара, где
(Сказал мне гид небесный) не живет
Совсем достоинств, а плодятся лишь
Пороки мерзкие, болезнь небес,
На теле бесконечности нарыв;
Недуг же сам зовется человек:
Сие (сказал мой гид) частенько ткань
Творенья потрясает, лишь на миг,
Пока успокоительная смерть
Не исцелит привитую болезнь.
С досадой мысль я скорбную прогнал.
Затем насмешливо глаголал гид,
За поиск Истины коря меня;
Презреньем жгучим высшего ума
Разя мой разум и глумясь, что скорбь
Вселилась в глубине души моей.
Как будто он вернул меня в тот день,
Когда я от друзей в лесок ушел,
Чтоб одному в тени поразмышлять
О запрещенном и сорвать покров
Притворных благ и мнимой красоты,
Что ужас Правды под собой таят,
Мешая помнить людям их удел,
Даря Надежду Правде вопреки.
Когда же он умолк, огни Небес
Клубящихся исчезли в корчах мук;
Взметнувшись в вихрях мощи бунтовской,
Но несвободной от законов уз.
От циклов, эпициклов шириной
Едва ль не с космос я почти ослеп,
И слилось все в клокочущий фантом.
Вдруг блеск бесформенности пересек
Чистейшего сияния разрыв —
Обширней пустоты, что знает люд,
Но узкий здесь. Мельканье тех небес;
Созданий странных, мощь чья такова,
Что даже гид мой с трепетом притих.
На крыльях необъятности нагой
Достиг моей души небесный ритм;
Но радость заглушил объявший страх.
Вновь осмеял мои страданья дух
И выбранил за дерзновенность дум;
В лице вдруг изменившись, предложил
Взглянуть на щель, что в космоса стене;
Он предложил найти мне в ней предел;
Ту истину, что долго я искал,
Невыразимое принять смелей,
Всю Правду о подвижном бытии.
Да, предложил мне – но моя душа,
За жизнь цепляясь, знанья не взяла
И скрылась с воплем в рокоте глубин.