Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

Я уже с трудом помнила, каково это – быть кем-то еще. Хорошо, что я успела все записать. Если и возникло у меня смутное ощущение, что я предаю себя прежнюю, я поспешила прогнать его, ибо мне понадобится вся моя стойкость и хитрость, чтобы преодолеть огромный путь, который тянется впереди и только сейчас предстал передо мной во всем своем масштабе. Я словно взошла на высокую гору и лишь тогда обнаружила, что за ней лежат вершины куда большей высоты, множащиеся передо мной, покуда хватает глаз, туманными синими эшелонами. Прежде чем я сегодня лягу спать, мне предстоит много дел. Я знаю, что должна совершить, и, печатая эти строки, уже начинаю понимать, как это сделать. Я никогда не стану оглядываться и вспоминать, кем была когда-то и за кого когда-то принимала себя; о жалкой фигурке, ни капли не похожей на меня нынешнюю, статью и горделивостью осанки уже немного напоминающей директрису Джойнс. Встав и шагнув навстречу ее бездыханному телу, я даже пару раз кашлянула.

Подняв ее отяжелевшую руку, я освободила ее ридикюль, зажатый между рукой и подлокотником. Внутри я нашла ее – свои – ключи и заткнула их за пояс. Я привела кабинет в порядок, как хотела бы она. Затем собрала свои записи и позвонила в колокольчик, чтобы вызвать Кларенса.

Но вот что любопытно: когда я подняла ее руку, на внутренней стороне манжеты я увидела слова, написанные чернилами – нечто наподобие школьной шпаргалки. «Нас не существует, но мы несем ответственность за свое вымышленное “я”», – говорилось там.

Приложение

Дата на следующих листах не проставлена, однако судя по состоянию бумаги, записи относятся примерно к тому же периоду; листы были приколоты скрепкой к последней странице отчета Грэндисон. – Ред.

Не стану даже комментировать заявления тех, кто усмотрел на этих страницах некое «признание». Скажу лишь, что прежде чем грозить тюрьмой участникам этой истории, следует вспомнить о том, что она надиктована из края мертвых женщиной, находившейся в терминальной стадии смертельного заболевания и проявлявшей все призраки умопомешательства. Полагаю (и наша констебулярия [64] Констебулярия – управление полиции. Прим. переводчика. полностью со мной согласна), текст «Последнего донесения» сам по себе является достаточным свидетельством того, что не только сам рассказ директрисы запутан и сбивчив, но и описанные в нем события невозможны. Даже если признать, что смертельно больная женщина сумела поднять ведро для угля и нанести с его помощью удар такой силы и точности, на который едва ли способна даже здоровая женщина, попробуйте представить, как больная чахоткой затащила тело взрослого мужчины в довольно маленький кухонный лифт. Остается также еще одна неувязка: директриса отбыла в край мертвых до приезда инспектора и так оттуда и не вернулась. Этот доказанный факт пытались оспорить некоторые невнимательные читатели, заявившие, будто сама директриса сказала, что ненадолго покидала край мертвых, чтобы осуществить это убийство. Что ж, если вы действительно готовы поверить всему, что говорится в «Последнем донесении», будьте так любезны, преклоните колено, ибо я – королева страны Тру-ля-ля.

Более же здравомыслящему читателю очевидно, как заметила сама директриса, что невозможно совершить убийство, описанное в «Последнем донесении», ведя одновременно непрерывную диктовку происходящего стенографистке через передатчик. Здравомыслящим читателям не требуется иных доказательств невиновности директрисы. Совершенно ясно, что так называемое «убийство» было не чем иным, как галлюцинацией, несомненно, навязанной несчастной женщине тем самым человеком, чье тлетворное влияние на нее директриса и сама давно заподозрила. Жаль только, что она умерла, считая себя убийцей, хотя на самом деле убийцей был ее отец.

Надуманное предположение о том, что вымышленное убийство якобы являлось «планом» настоящего, осуществленного в мире живых пособником директрисы, не выдерживает никакой критики.

Наконец, хочу напомнить любителям строить гипотезы, что при опознании изуродованного трупа, обнаруженного на нашей территории, никто не смог со стопроцентной уверенностью утверждать, что это тело школьного инспектора. Вполне вероятно, что оно принадлежит совершенно другому человеку, отсутствия которого пока просто не заметили. И если мы имеем дело с двумя исчезновениями и одним трупом, возможно, они как-то связаны? Это всего лишь предположение, но что если школьный инспектор, о ком пролито (не буду добавлять «зря») столько слез, избрал убийство для инсценировки своего исчезновения, а незадачливого бродягу – в качестве манекена, призванного его изображать?