Станислав Беломестный - Ошибка Времени

Но сегодня был выходной. И, по расчетам Гудвина, солнце уже давно должно было подняться из-за горизонта, ослепляя его лучами. Но в окно, вместо ярких солнечных лучей, пробивалось еле различимое в кромешной тьме зеленоватое сияние.

"Что за черт?" – подумал Гудвин и инстинктивно поднес руку с часами к глазам. Точнее, он хотел это сделать, но часов на руке не оказалось. Гудвин никогда не снимал с руки часы, даже перед сном. Это был подарок отца, которого он свято чтил. Гудвин пошарил вокруг себя в надежде отыскать часы, которые, возможно, свалились с руки во сне, но ничего не нашел.

«Дьявольщина какая-то!» – он даже разозлился. Свесив ноги с кровати, Гудвин хотел стать на пол и обуть домашние тапочки, но внезапно пришедшая в голову мысль остановила его: «Стоп!» Гудвин прекрасно помнил, что его ноги никогда не свешивались с кровати. Едва проснувшись и сев на ней, он тут же всегда становился ногами на пол. В этот раз его ноги свешивались с кровати, не доставая ногами до пола. Он посмотрел вниз. Под его босыми стопами зияла бесконечная чернота.

Гудвин инстинктивно отдернул ноги и забрался с ними на кровать.

– Черт побери, что здесь происходит? – вслух выругался он. Он аккуратно переместился по всему периметру кровати и убедился, что ни с одной из сторон не видно и признаков пола либо какой-нибудь другой поверхности. Гудвин ущипнул себя, но пропасть не исчезла.

Он вынул из наволочки подушку с голубыми цветочками, аккуратно свесил ее через край кровати и разжал пальцы. Подушка беззвучно скрылась в бездонной пропасти. Прислушиваясь несколько секунд, Гудвин так и не услышал звука падения. Он понимал, что, возможно, и не услышит стука мягкой подушки, но больше под рукой ничего не было. Гудвин поочередно сбросил с кровати две подушки и обе наволочки. Тишина.

Гудвин поджал колени и обхватил их руками. Неожиданно ему стало страшно. Ужасно страшно. Такой страх он переживал лишь однажды, в детстве, когда на него, когда он лежал на лавочке в парке и читал книгу, залез огромный зеленый богомол. Маленький Гудвин смотрел на него и боялся пошевелиться. Его глаза были расширены от ужаса, а рот, открытый в немом крике, так и не смог произнести ни звука. Он пролежал так, без движения, около получаса, после чего богомол постепенно сполз с его руки и скрылся в траве. И только тогда маленький Гудвин закричал. Этот крик был подобен воплю баньши в безлюдных горах. Голосовые связки, наполненные пронзительными нотами страха, дребезжали и вибрировали, а глаза, не мигая, смотрели в точку на траве, где скрылся богомол. На крик собралась куча народа, все наперебой спрашивали его, что случилось, а он не мог объяснить и лишь кричал, кричал… И даже, когда на крик прибежала его мать, которая раньше безо всяких проблем оставляла маленького Гудвина в людном парке, нисколько не боясь за него, он не мог заставить себя замолчать. Накопившийся страх стремительным водопадом вырывался из его груди, формируясь в пронзительные ноты всех существующих в музыкальном мире октав. Но это были ноты ужаса, ноты страха и боли. Гудвин до сих пор не мог забыть это ужасное, мерзкое, зеленое существо, касающееся своими щекотными лапками его детской плоти.

И сейчас в его душе творилось нечто подобное. Детский страх основывается на боязни неизвестного, вторгшегося в детский мир. Страх взрослого же базируется на неспособности понять ситуацию, в которой это неизвестное появляется. Взрослая сформировавшаяся личность, уже усвоившая азы и основные постулаты этого мира, столкнувшись с чем-то, не вписывающимся в рамки его сознания, отказывается верить до самого последнего момента и этим отгоняет страх. Но, когда ситуация подходит к критическому моменту, когда уже нет смысла отрицать действительное, здесь начинается самый настоящий ужас. Ибо фантазии ребенка можно направить в определенное русло, переориентировав его страх на нечто доброе и положительное. А отчаявшийся, испугавшийся, а главное, разумный взрослый человек не нарисует в своем сознании мягкого и пушистого котенка вместо неведомого.

И Гудвин сейчас в полной мере осознавал то, что он находится в своей кровати, напротив окна своей квартиры – он узнавал его по силуэту горшка с кактусом в зеленоватом свечении. Такой горшок – в виде китайской вазы – был эксклюзивным сосудом, выполненным под заказ. И поэтому в принадлежности окна Гудвин нисколько не сомневался.

Проблема состояла в том, что кроме кровати, окна и самого Гудвина, вокруг не было ничего. Черная, бесконечная пустота. Ни звуков, ни эха, абсолютно ничего. Лишь тонущий в черном мраке бледно-зеленый свет, пробивающийся сквозь оконное стекло.