Стефан Грабинский - Рассказы

Чаще всего виделись в среду. Многомесячный опыт убедил, что это был наиболее подходящий день. Уже накануне свидания ходил Забжеский разгоряченный и воодушевлённый до крайности; знакомых в тот день не принимал, полностью отдаваясь подготовке к выезду на следующее утро, погрузившись исключительно в мысли о любимой. Хотя утренний поезд из Бендзешина, места его постоянного проживания, отходил только в семь, господин Казимеж был на станции уже в пятом часу и нервными шагами ходил туда-сюда по перрону. Тревожили его всегда одни и те же сомнения: "А если она не сядет по дороге? А если привяжется к ней какая-то навязчивая знакомая из Рудавы и поедет с ней вместе, пусть даже до ближайшей станции? Это было бы фатально!.."

Больше всего, однако, беспокоила его возможная смена проводников.

"Дьявол не спит, — думал не раз, глядя в пространство. — А если Стогрин подведет?"

И в момент прибытия поезда тревожно обшаривал взглядом толпу людей, отыскивая лицо знакомого работника — лукаво-сердитое. Однако Стогрин, старый, хитрый волк железной дороги, никогда не подводил. Привлечённый щедрыми чаевыми, устраивал любовникам свидания поистине мастерски. Всегда как-то на его "участке", состоящем из трех поездов, находилась уютное отдельное купе, предназначенное исключительно для Забжеского и его любовницы. Хитрюга, чтобы не вызывать подозрений, не сразу пускал своего "клиента" в соответствующее купе, а советовал ему некоторое время крутиться в коридоре, пока "всё не успокоится". Только после отправления поезда, когда волна новоприбывших "гостей" растекалась по вагонам и освобождала проходы, Стогрин открывал зарезервированное купе и закрывал его за Забжеским на четыре замка. Со временем свою услужливость проводник довел до такой степени, что на станции в Рудаве или в Черске, в зависимости от того, где Лунинская садилась, сам указывал ей на «правильный» вагон и место. Одним словом, Стогрин в роли messagero dell'amore [60] messagero dell'amore (итал.) — Посланник любви. был бесподобен: окруженные его доброжелательной заботой, любовники предавались любовным излишествам в полной свободе.

Единственным темным пятном на горизонте был недостаток времени: могли проводить вместе непрерывно едва четыре часа. Хотя намеренно всегда выбирали поезд, который тащился по этому направлению в достаточно ленивом темпе, однако, хватало этого короткого, слишком короткого для них промежутка времени, только на то, чтобы преодолеть расстояние между Рудавой и Черском. Но собственно и та прерывистость впечатлений, ненасытность любовного опьянения, на которое были обречены, еще больше обостряли взаимную симпатию, подкармливая неутолимый голод счастья.

В Черске, поскольку путешествие завершалась, выходила Стаха, разумеется, одна, а господин Казимеж ехал до следующей станции и только там покидал coupé d'amour [61] coupé d'amour (фр.) — Купе любви. , чтобы через пару часов вернуться скорым в Бендзешин. Обычно через неделю или десять дней после этого, если не приходила телеграмма с отменой, Забжеский ехал в Тульчин — первую остановку за Черском, проводил там ночь в каком-нибудь отельчике, а на следующее утро на обратном пути встречал в поезде свою светловолосую любовницу, которая сопровождала его до самой Рудавы.

Так прошел год — в ничем не омрачённом согласии, незабываемый год счастья и любовного безумия. Вопреки опасениям Стахи, привязанность Забжеского росла и крепа с каждым месяцем.

Им полностью овладела красота тридцатилетней, буйно расцветшей в полдень жизни женщины. Исходили из нее чары, которые связывали его мужскую волю и бросали ей под стопы — под те милые, маленькие стопы, которые так страстно прижимал к губам. После каждого свидания открывал в ней новые искусы, ибо была, как стихия, каждый раз иная. Особенно глаза: огненные, темно-сапфировые — менялись постоянно; дремала в них тоска степей, пылал жар восточной гурии или клубилась холодная, гордая дума весталки. Его удивляла ее эротичная утонченность.

- Кто тебя этому научил? — спрашивал не раз, потрясенный буйством ее любовной фантазии. — Муж?

Стаха презрительно надували сочные, как разрезанный гранат, губы:

- Он?! Этот солидный, совершенно лишенный воображения пан? Тоже мне предположение!

- Значит, много читала? Ну, признайся, — настаивал, водя губами по ее прекрасной шее.

Сводила нетерпеливо королевские дуги бровей:

- Скучный ты сегодня, Казик, иногда производишь впечатление педанта. Не проще ли предположить, что всё развилось во мне само собой, в пылу истинной любви?