Тори Ру - Ноль [litres]

– Меня зовут Соня, – озвучиваю то, что раньше было лишь робкими, неясными помыслами. – Учусь в «театралке». Я не блещу талантами, как ты, но на вступительных экзаменах чем-то смогла зацепить жюри. Живу с мамой, братом и отчимом и… ну, я счастлива. А ты?

Мой вопрос, полный отчаяния и надежды, обращен в будущее, я загадываю: если Егор ответит утвердительно, все, что мы нагородили сейчас, волшебным образом исполнится.

– Да, – кивает он, перехватывает мою руку и засовывает ее в карман своей куртки. – Я тоже счастлив. Привет, настоящая Соня!

Городской водоем – расширенное русло речки, впадающей в большую реку, несущую воды к морю, – почти полностью затянут льдом, лишь в самой середине в полынье плавают две утки со сломанными крыльями.

Мы сидим в обнимку на спинке скамейки и любуемся видами – за рекой начинается поле и посадки вдоль железки, по рельсам которой, тяжело переваливаясь, уходят в сказочные дали поезда…

В разгар рабочего дня здесь безлюдно, лишь девочки с разноцветными ранцами на спинах возятся у картонной коробки, брошенной кем-то у кустов вербы.

– Как я завидую тем, кто в нем… – Егор провожает взглядом пассажирский состав и хлопает по карману куртки в поисках пачки сигарет. – Они могут свалить отсюда. Я много раз представлял, как бы мы жили, если бы отца тогда не обвинили… Думаю, я был бы вот таким, как сейчас – обычным чуваком без проблем. Я бы с первого класса учился в нормальной школе, а не в этом загоне для собак на Заводской.

Он оставляет попытки закурить и опускает голову, перебирая и задумчиво разглядывая мои обтянутые тонкими перчатками пальцы, и, помолчав, признается:

– Я ведь был единственным ботаником в той школе – хилым и забитым. Надо мной издевались, ржали и доставали похлеще, чем сейчас пытаются доставать Королев и его шестерки, но учителям было на все наплевать. У меня тогда была одна развлекуха – мотаться на концерты в Город. Когда появился Воробей, все изменилось. К тому времени и я вырос – из дохляка превратился в человека и давать сдачи уже не боялся. Однажды в сквере на нас наехали отморозки из ПТУ: не понравился им внешний вид Воробья… Вот тогда меня и заклинило – я очнулся, когда морда врага превратилась в кровавый фарш. Остальных без труда загасил Костян. С тех пор на районе нас стали бояться как огня – я подтвердил свой статус сына маньяка. Воробей надоумил меня надеть отцовские шмотки и серьгу: считал, что это жутко концептуально и твоя бабушка не выдержит и обязательно сознается во всем общественности. Но он слишком хорошо думает о людях, витает где-то в облаках и очень далек от реального положения вещей…

Рассказ о страшном детстве Егора вызывает дрожь. Перед глазами возникает приветливое лицо бабушки – лживое и ненастоящее, и жгучий стыд выворачивает душу наизнанку. Покаявшись, она вряд ли облегчила бы Лебедевым жизнь, но загладила бы свою вину – лишь теперь я понимаю, что парень всю жизнь ждал именно этого. Но она так и не признала ошибки.

Зато рядом с ним появился добрый великан Воробей – верный последователь, лучший друг и просто замечательный человек.

И я рядом и люблю всем сердцем.

Придвигаюсь еще ближе и ободряюще улыбаюсь:

– Кстати, как у него идет служба? Он поддерживает с тобой связь?

– Он иногда заходит на свой профиль – где-то припрятал телефон. У него все хорошо: как всегда, фонтанирует больными идеями и придумывает спасательные операции для меня и мамы – одна безумнее другой. Достал, блин. Передавал тебе привет и строил грязные предположения насчет нас…

– И ему передавай привет при случае! – прошу я, и Егор заверяет:

– Обязательно передам…

Маслянистая поверхность полыньи подергивается рябью, утки испуганно выбираются на лед и устремляются к берегу – сотрясая землю, по рельсам медленно проползает нескончаемый товарняк.

– Егор, – сбившись со счета после двадцатого вагона, я решаюсь и задаю давно мучающий меня вопрос: – Почему вы раньше не уехали отсюда? Твоя мама… она ведь не совсем в порядке, так?

Его плечи напрягаются, а пальцы выпускают мои из теплого плена. Отодвинувшись к краю скамейки, он достает из кармана белую пачку и, глядя вслед уходящему поезду, медленно распечатывает ее, с трудом подбирая слова:

– Она… вполне адекватна, просто боится до безумия. Совсем не умеет скандалить и добиваться своего, смирилась, старается лишний раз не отсвечивать, не смотрит в будущее – считает, что нас ничего там не ждет. Мы всегда задыхались из-за проклятого безденежья и обходились малым, не могли позволить себе даже элементарных вещей – какой там переезд… Но сейчас в нашей семье все вопросы решаю я, и мама прислушивается, – он вздыхает, и к небу устремляются облачка белого пара. – В отличие от прожектов Воробья, мой план спасения реален: я коплю деньги, чтобы было куда перевезти маму. Пока их недостаточно, но в Город я мотаюсь не только ради необходимых покупок и развлечений – отвожу заказы, которые нельзя передать по электронке, и… работаю там. В смысле, физически: разгружаю фуры в гипермаркете. Пока неофициально, и платят мало – я малолетка. Но я не боюсь никакой работы и после совершеннолетия в любом случае разберусь со своей жизнью, даже если с умственным трудом не попрет. Я не брошу маму здесь.