Евгений Бабушкин - Пьяные птицы, веселые волки [litres]

С цветами нельзя. Покупаю букет моркови. Не знаю, какой у Лены рак. Не знаю, ехать ли. Я её и не видел, просто друзья на фейсбуке, там и читаю: Берлин, больница.

Помню маму, кричащую на костылях.

Надеваю лучшую рубашку, разноцветную.

Медсестра-марокканка так улыбается, что я бы её тут же в лифте.

Что (как чисто и какие все красивые) сказать? Что (куда поставить эту чёртову морковку?) сказать? Вот, например, колокольня – однажды ты встанешь, Лена, и вот она за окном – в прошлом тысячелетии там свила гнездо пустельга, и дьякон считает: 95 яиц, 85 вылупились, 81 птенец встал на крыло, всего 14 птиц умерли детьми, неплохой процент, неплохой, отличный, расскажу ещё Лене про светофор, шаверму, дуб и мост, ещё про ветер, стену, это впереди, так много впереди, там за окном такая карусель, такое море. Это нельзя не чувствовать, даже когда лежишь под морфием.

В этом городе из букв ты, Лена, одна под настоящим именем. Тут, в коридоре больницы Шпандау, я посвящаю эту азбуку тебе.

Первая бомба убила слона. Не знаю, зачем англичане бомбили слонов.

Тень уронила стальной поднос на ногу и хромает. Я подволакиваю ногу за компанию. Мы смотрим носорога. Нежный.

В новой бомбёжке погибли тюлени. Не знаю, зачем американцы бомбили тюленей.

Хромаем к птичнику. Тень похожа на тукана. Яркая и носатая. Я на сову. Так же верчу головой. Мы оба – на киви. Он стеснителен и уязвим, так написано на табличке. Он шар, забившийся в угол искусственной темноты.

Потом сгорел жираф. Не знаю, зачем наши так сделали.

Котики весёлые. Кажется, им правда нравится с людьми. У одного ребёнка мяч. И котик волнуется. Ну кинь же, кинь его, дурак!

В конце остался бегемот по имени Сморчок. И львёнок. Его не успели назвать. Мать его смотрители убили сами. Чтобы не выбралась из разбомбленной клетки и не покусала кого-нибудь, это же страшное дело, лев на свободе.

Невысокая. Тонкая. Хрупкая.

Вечер – время счастливых часов. Два пива по цене одного. Две женщины по цене одной. Два мужчины по цене пива. Это разминка.

В полночь город снимает маску и трусы.

Каждый парк, перекрёсток – эй, не меня ли ищешь? Тссс! Не меня ли? Но что мне ваш белый товар, и чёрный товар, и сыпучий товар, и потный товар, если можно и так, без наркотиков и девчонок.

Тридцать старух берут тромбоны, дудят, танцуя. Кто-то развёл костры, и откуда-то вдруг качели, и медная музыка льётся вдоль ледяной реки, и всё в огнях, но звёзды так видны, что можно снюхать Млечный Путь и наблевать Медведице в ковшик.

Неужто там, за Берлином, жизнь? Моя? С метро? Зарплатой? Почтой? Как так вышло?

А утром идёшь вдоль реки, но уже не волшебной: чему удивлялся? чего тосковал? это же просто серые кирпичи.

Утром повсюду – свежие цифры свежей краской. Двойки, тройки. Это какой-то старик ставит оценки дорожным ямам и другим недостаткам города городов. Никто его не видел. Он работает ночью.

Правая роговица из горного хрусталя, левая выпала и укатилась. Нефер-Неферу-Атон-Нефертити. Стою перед ней, как немец на светофоре.

Каждый входящий мужчина втягивает живот. Каждая женщина – щёки.

Рядом – бронзовая копия. Для слепых. Можно трогать. Но я не решаюсь уже полчаса.

Вдруг зазвенит. Музей же.

Вдруг застыдят. Не для меня же. Я же – вижу. Что мне трогать эту эмигрантку!

Давай же. Быстро – пальцем по губам. Быстро – в пустую глазницу. Быстро – но вот уже медленно – левое ухо, со сколотой раковиной, такое холодное, точное, маленькое, но вот уже тёплое.

Дальше – мимо троянского золота и готского железа. Я ничего не вижу, но чувствую ладони, обожжённые её лицом. Какие-то лестницы, барельефы и саркофаги. И что-то мешает идти. Кажется, у меня встал.

Волк ходит к психотерапевту. Нет-нет, говорит, не из-за смерти отца. А просто стало трудно. Ну, и работа. И дом далеко.

– Дом – это друзья, – говорит Волк.

Его новые друзья – соседи сверху.

Карл и Клара работали в Штази. Перекладывали бумажки: этого посадить, того прослушать. Их было сто тысяч. Потом их выкинули. Сняли пару обидных фильмов. На работу не брали. Клара пошла кассиром. Карл – двери придерживать в банке. Так и живут. В панельке, прямо над Волком с Тенью. Но у Тени понедельник, работа до ночи. Мы надеваем тапочки и идём в гости вдвоём.

Сливовый шнапс. Маринованная сосиска. Это я на фото. И это. Это я в спортзале. Жму пятьдесят. Я ещё сильный. Это я в море. И смелый. Да, без штанов. Холодно было! А это дети. Это внуки.