Евгения Кретова - Дом с панорамными окнами [сборник]

Это ЕЁ выступление на Рождественском концерте несколько дней назад.

Темп увеличивался. Руки, словно плетя кружева, порхали над клавишами, невесомые, волнующие, вдруг замедляясь, любовно лаская клавиши.

Но зал неистовствовал. Чем более проникновенно она играла, тем больше взрывов гомерического хохота слышалось от внешне увлечённой публики. Кто-то громко, в полный голос, разговаривал по телефону, ругаясь с тёщей. Мужик в предпоследнем ряду, с покрытой испариной красной шеей шумно сморкался в неопрятный платок. Парочка в проходе откровенно заигрывала.

— Эй, да успокойтесь вы! — не выдержала Дарья, закричала, перекрывая шум. — Вы же мешаете!

В одно мгновение музыка стихла. Почти сотня людей замерла, и, как один, повернула к ней свои лица — фарфоровые маски с чёрными провалами вместо глаз.

Парочка, целовавшаяся в проходе, привстала.

Дарья отшатнулась. В горле ежом застрял крик, словно у неё и не было того, чем кричать.

Она сделала один шаг назад, в тень спасительного коридора, всем телом чувствуя, как подалась вперёд толпа.

Дарья, опрометью выскочив из зала, бросилась прочь.

Пыльные стены мелькали вокруг, позади слышался топот и звериный, остервенелый визг, который то приближался, то отдалялся, словно играя с ней в кошки-мышки.

Краешком сознания она понимала, что бежать не куда, нужно спрятаться. Но куда?

Огромная агрессивная масса, казалось, уже была за спиной, Дарья почувствовала, как вязнут её ноги, как кто-то пытается схватить её за локоть, разрывая когтями свитер, царапая тонкую кожу.

Сгруппировавшись, прикрывая голову ладонями, она сделала кувырок в сторону и нырнула в первый попавшийся проём.

Настигающая волна отхлынула, выплюнув её в темноту, словно кита на берег.

Дарья тяжело дышала. Биение сердца разрывало рёбра, тяжёлым эхо пульсируя в барабанных перепонках. Она облизнула пересохшие губы — кожа потрескалась, и теперь солёный вкус крови, отдающий металлом, вызывал тошноту.

И она поняла, что выронила свечи.

Теперь её окружала сырая мгла: не чернильно-черная, а прозрачная, однообразно сизая, безобразная. Тусклые тени метались по стенам, выползая из дальних углов, норовили дотянуться, дотронуться до неё, проверить, жива ли она.

— Ма-а-шка!!!! — заорала она, рассекая муть. Тени мелькнули и спрятались в дальнем углу, сжавшись в бесформенные комья, из которых изредка поблёскивали угольки глаз. — Ты где?! Отзови-ись!

Противоположная стена, словно сбрасывая пелену, озарилась изнутри сумеречным сиянием.

Большое окно, проявившееся на ней, манило — там выход, конец этому безумию.

Дарья шумно выдохнула, сделала торопливый шаг навстречу, и тут же замерла.

В прозрачном проёме окна проявились два тёмных силуэта. Лёгкое движение, и она смогла разобрать широкую мужскую спину, сильные плечи. Сердце забилось сильнее и тревожнее, томно пульсируя под накрывающей его раскалённой карамелью — она узнала его. Он снится ей ночами с двенадцати лет. Она грезит им наяву. Паша. Истомин.

Набрав больше воздуха, она открыла было рот, чтобы окликнуть его, но имя окаменело на губах.

Он не один. В неярком прямоугольнике окна, не замечая ничего вокруг, отвечая на его ласки, темнела ещё одна фигура.

Даша пригляделась.

Неистово трепещущее сердце подсказывало: там, в объятиях парня, о котором она столько лет мечтала — она сама. Машка Афанасьева легко съела историю про уроки. Она её за человека не считает — ещё бы очкастая дура-зубрила с вечным комплексом отличницы и стопкой нот в портфеле. Кому она может понравиться?! Что она может сделать, кроме идиотской выходки с отказом?!

До дрожи в ногах она вспоминала Пашины руки, как они дотрагивались до неё, обжигая, его дыхание, требовательные, не позволяющие сделать шаг назад, прикосновения.

Он позвонил ей три недели назад. Вот так просто. Она взглянула на экран сотового — и села. «Паша Истомин звонит».

— Да, я слушаю, — голос срывался, язык пересох и здоровой неповоротливой тряпкой ворочался во рту.

— Здоро́во, Синицына! Чё делаешь?

— В музыкалку собираюсь, — честно призналась она, так как, кажется, мозг тоже высох и тоже ворочался в черепной коробке здоровой неповоротливой тряпкой.

— Прикольно, — хохотнул Истомин. — Чё завтра после уроков делаешь?

Она запнулась. Завтра они во вторую смену учатся, и, по-хорошему, ей ещё на репетицию успеть. Но язык с мозгом уже реабилитировались:

— Ничего.

— Круть, — опять хохотнул Истомин. — И не планируй. В кино пойдём.