Ши Эрншоу - Зимняя Чаща

Позднее в своей жизни Сиси предпочитала китайский язык и, шагая среди осенних осин, читала на нем отрывки из своей любимой книги.

Но перед самой смертью, лежа на чердаке и глядя в потолок, она на английском шепнула своей младшей сестре, которая сидела рядом с ее кроватью, свое последнее слово. И было это слово «счеты» . Почему счеты, почему на английском – этого так никто и не понял.

Разрежь луковицу на три части и подержи ее у себя под глазами до тех пор, пока они не заслезятся.

Стряхни пыльцу тюльпана на белую тряпицу, заверни и положи себе под подушку в последнюю ночь Праздника урожая.

Прежде чем заснуть, произнеси три любых слова на языке, на котором ты хочешь заговорить, держа при этом свой язык зажатым между указательным и большим пальцами.

В течение недели ешь только овес и редиску.

Когда Луна войдет в свою следующую четверть, ты будешь свободно владеть чужим языком.

– Ты меня напугал, – говорит Нора, широкими шагами входя в дом, а затем разворачиваясь ко мне на каблуках. Ее волосы расплелись из косы, темными прядями прилипли к шее, щеки раскраснелись от мороза, и на их фоне особенно яркими кажутся белки глаз.

– Прости, – отвечаю я.

Она поднимает брови, словно ждет более подробных объяснений. Та мягкость – даже нежность, с которой Нора относилась ко мне в ту первую ночь после того, как нашла меня в лесу, исчезла. Сменилась недоверием, сомнением. Даже страхом, возможно.

Похоже, в ее глазах я становлюсь злодеем.

– Что ты там делал, в лесу? – спрашивает она.

У меня дрожат руки, и я сжимаю кулаки, чтобы она этого не заметила.

– Увидел, что Ретт и остальные удрали из лагеря, – говорю я. «Правду, говори ей только правду». – И я пошел следом за ними.

– Зачем? – задает следующий вопрос Нора, и у нее на переносице появляются тонкие вертикальные черточки морщин.

– Я им не верю, – повторяю я, что уже говорил прошлой ночью. У моих ног успела натаять целая лужа, но я не спешу снимать ботинки. Не знаю, разрешит ли мне Нора еще раз остаться у нее. Хочет ли она вообще видеть меня в своем доме. Верит ли она мне. – Увидел костер, увидел тебя и решил убедиться, что с тобой все в порядке, – добавляю я.

Нора прищуривает глаза, она словно поражена чем-то и при этом испытывает боль.

– Тебе не нужно было идти за мной, – говорит она. – Или защищать меня.

– Знаю.

И я действительно знаю. Она не слабая, не хрупкая, почти ничего не боится, и характер у нее железный. Нора – она как буря, что срывает крыши и валит деревья. Все так, но мне нужно было убедиться, что она в безопасности. Необходимо было находиться ближе к ней. Только рядом с ней одной меня отпускает ощущение пробирающего до костей холода, отпускают мучительные воспоминания о лесе. Она разгоняет тьму, всегда стараясь докопаться до сути.

Нора шумно выдыхает воздух и скрещивает руки на груди.

– Где ты был сегодня утром? – спрашивает она.

– Не спалось.

Она поджимает губы, не веря мне.

– Я шла вдоль озера по твоим следам, – признается Нора. Ее волк поднимает голову с пола и нюхает воздух, учуяв незнакомый запах, затем вновь кладет голову на лапы. – Зачем ты ходил на кладбище?

Я впервые отвожу взгляд, впервые не хочу говорить то, о чем она хочет знать. Просто не знаю, как объяснить ей, что я помню, что чувствовал. Ведь это всего лишь осколки воспоминаний, но они колют, обжигают, как только я пытаюсь сосредоточиться на них.

– Мне кажется, я был там в ту ночь, – отвечаю я. И это единственное, в чем я, пожалуй, полностью уверен.

– И ты стоял у могилы Уиллы Уокер?

Слепящая боль начинает пульсировать у меня под веками.

– Да.

– Почему именно возле ее могилы?

– Я не знаю, – сердце грохочет у меня в ушах, огненная лава готова выплеснуться сквозь трещины в моем черепе. – Но мне кажется, что я был там не один.

– Там были те парни, что жгли костер сегодня ночью, да? – спрашивает она.

Я молча киваю.

– И Макс тоже? – спрашивает Нора, и этот вопрос ударяет меня в грудь, словно кончик остро заточенного лезвия.

Макс.

Я вздрагиваю, услышав его имя.

– Ты помнишь его? – продолжает Нора.

Я трясу головой, идущий от печки жар вдруг кажется мне невыносимым, а воздух в комнате слишком плотным, чтобы его можно было вдохнуть.

– Нет, – произношу я вслух. Лгу. Лгу легко и быстро.

– Он умер, Оливер, – говорит Нора, покачивая головой, и мне хочется сказать, что не был я там, не был, и не имею к этому никакого отношения. Хочу сказать, но не могу, потому что ни в чем не уверен, а холодный взгляд Норы ранит меня сильнее всего. Ранит, потому что я могу оказаться злодеем с бессердечным взглядом, злобным смехом и тайнами, спрятанными глубоко-глубоко в черной душе.