Ирина Родионова - Тьма [litres]

– Прости меня, прости меня, прости…

Мишка шла по улице.

Она хотела отыскать его.

Бродя по улицам, она все чаще задирала голову к небу – такое дикое первобытное чувство: почему она не делала этого раньше?.. Ей привычней было уткнуться взглядом в пол или в стены, рассматривать низкие вывески и угрюмые человеческие лица, но вот же оно, небо. Нахохленные свиристели на гибких ветках дикой яблони, голые деревья и застывшее на морозе постиранное белье… Крыши домов. Окна, где теплится жизнь.

И небо. Просторное небо, пусть сероватое и бледное, пусть невзрачное, но небо, свободное и прекрасное…

Мишке хотелось верить, что хоть кто-нибудь из них, вечных десятиклассников, сейчас живет там, в этой пыльной белизне облаков. Она даже сходила на похороны, пристыженная обвинениями Милослава Викторовича, но облегчения это не принесло: промерзшие гвоздики в незнакомых руках, рыдающие женщины, заунывная проповедь и закрытый гроб.

Больше Мишка решила на похороны не ходить.

Она тащилась по городу, увязая в снегу, поскальзывалась на тротуарах, разглядывала оранжевые «газельки» и развеселых бабушек с семечками на остановках, в каждом прохожем желая и боясь увидеть знакомое лицо. Мишка кружила вокруг его дома, дожидаясь, но окна оставались черными и молчаливыми, а ее ноги давно уже замерзли в прохудившихся сапогах.

Школьное крыльцо. Детские качели, пустые холодным утром, чуть поскрипывают на ветру яркие перекладины. Сырые подъезды, из которых тянет квашеной капустой. Маленькие магазинчики с острыми чипсами и разбавленным соком.

Его нигде нет.

Последняя девятиэтажка осталась за спиной. Здесь, где дорога постепенно переходила в узкую трассу, снег почти никто не чистил, и Мишка даже провалилась в сугроб по пояс. Снег забивался в сапоги, обжигал кожу и ручейками стекал к цветным носкам – единственному яркому пятну в ее наряде.

Воспоминания врывались в голову против воли: лето, журчащий ручей и скудная серенькая листва с карагачей, что щекочет руки. Они бегают по щербатому бетону – непоседливые первоклашки, скачут по воде, пинают мусорные пакеты и застрявшие банки. Невесело усмехнувшись, Мишка, застрявшая в очередном сугробе, подумала, что это были самые счастливые годы в ее жизни.

Бинокль. Бетонный колодец, покрытый тонкой коркой льда. Бинокль, где Мишка пряталась от летнего зноя, где как-то раз потеряла тапку и выплакала все глаза, боясь рассказать об этом матери, где рассекла руку до крови и долго сидела на бетонном парапете, смывая багрянец грязной водой…

Бинокль, где убили Нику. Говорят, что там до сих пор можно найти редкие пятна крови и что младшеклассники туда чуть ли не экскурсии водят, смотрят на оживший ночной кошмар.

Мишка не ходила. Для нее улыбчивая Ника, которая постоянно вытирала разбитое лицо Малька и собирала канцелярию для малоимущих семей, просто уехала жить в другой город. И не вернется обратно. Но она живая и здоровая, она снова обогревает нуждающихся, помогает хромым и слабым, улыбается и вычесывает шерсть новой бездомной собаке.

Мишка скучала по Нике.

Добравшись до бинокля, она замерла, разглядывая широкую спину в дутом пуховике.

Он здесь.

Он. Здесь.

Набрав полные легкие воздуха, Мишка отряхнула сапоги и добралась до большого бетонного блока, на котором, свесив ноги над промерзшей пустотой, сидел он. Раньше на этих блоках устраивали пикники, усевшись высоко над водой, глядели на распластанные бескрайние поля, на мелкие домики и пустую автомобильную заправку…

А теперь здесь сидела сама смерть.

Забравшись на выступ, Мишка присела рядом, вновь тряхнула сапогами, и снег посыпался в серую пустоту. Мишке показалось, что запорошенный ледяной выступ там, внизу, все еще покрыт мелкими багряными капельками, но она не стала присматриваться.

Помолчали. Мишка дышала холодом и смотрела на бледную линию горизонта. Дрожь не покидала ее тело.

– Холодно сегодня, – сказал он, низко склонив голову над скетчбуком. Пальцы в толстых перчатках слушались очень плохо, и он морщился, выводя черными штрихами скрюченную фигуру.

– Холодно, – согласилась Мишка, не зная, с чего начать. Ей все это казалось диким – она должна была плакать, биться в истерике, лупить его кулаками и скидывать вниз, а она просто сидела и смотрела на горизонт.

– Чего не в школе? – буднично спросил он, выдыхая жаркое облачко.

– Пусто там теперь. И страшно, – шепнула она, и промчавшаяся по дороге машина съела остатки ее слов. Он хмыкнул, прочертил длинную линию.