Ирина Родионова - Тьма [litres]

Не просто так.

В туалете пахло хлоркой – едкий химический запах перебивал вонь, поселившуюся здесь на долгие годы. Покосившиеся унитазы, зеленовато-белые перегородки и маленькое окошечко почти под потолком, из которого сочится тусклый пасмурный свет.

Тычок под ребра, и Малёк улетел вперед, цепляясь руками за жирный кафель. Обернувшись, Малёк бросил на одноклассников затравленный взгляд.

Жалкие остатки мужской половины их класса. Они заходили в молчании, поглядывали на Малька с тяжестью и злобой. Вперед выступил Витя, сразу за ним замерли мрачные Пашка со Славиком, и взгляды их, одинаково черные, подломили колени Малька.

– Вы чего?.. – спросил он жалобно, прекрасно зная эти взгляды. Лицо скривилось, дрогнули заживающие губы.

Бабушка опять расстроится.

Витя шагнул первым. Наушники, покачивающиеся на груди, бились о его свитер, словно маленькие кулачки, просящие остановиться. Малёк сразу же закрыл руками лицо, но Витя, схвативший его за грудки, приподнял и встряхнул слабое тело, словно желая услышать правду.

– Где Аглая? – прошипел он, и лицо его онемело, превратившись в искаженную маску. – Где Глашка, урод?..

– Я не знаю, – прошептал Савелий, не в силах посмотреть в его горящие глаза. Носками ботинок Малёк бессмысленно цеплялся за пол. Сзади Вити подступали. – Я ее не трогал… Это не я…

– Врешь, сволочь, – пискляво крикнул Славик.

– Врешь, – подтвердил Витя и саданул Малька по лицу. – Зачем ты это делаешь?!

– Это не я, ребята. – Собрав по крупице смелость, он все-таки глянул на Витю, на его бугристые желваки, на чахоточный румянец, на посиневшие губы. – Я никогда… Я никому не сделал бы плохо! Клянусь, всем, что у меня есть, клянусь…

– Клянется он, – рявкнул Паша. – Где Аглая?!

– Я не знаю! – жалобно выкрикнул Малёк, и Витя отступил назад, разжимая кулаки. Бессильный Савелий мешком рухнул на липкий пол и сжался в комок, прикрывая голову.

Долгие годы мучений и страха приучили его всегда быть начеку, но чей-то тяжелый и влажный от снега ботинок все-таки ударил в грудь, и Малёк закашлялся, не в силах сделать и глоток воздуха.

Не кричать. Кричать все равно бесполезно, они только распаляются от криков, становятся злее и ненасытнее, а поэтому Малёк закусил губу, сжимаясь в крохотную горошину, может, они просто потеряют его на этом вонючем полу, и все закончится как страшный сон…

Они пинали. По ребрам, по ногам, по груди и рукам – скоро там расцветут новые синяки, и Малёк будет обводить их контуры синей ручкой, вырисовывая среди кривых пятен фиолетовые розы и ромашки.

Ринувшись, кто-то схватил Малька за шиворот и одним толчком обмакнул прямо в унитаз, в гнилостно воняющую воду, и Малёк забился, брыкаясь, только бы вырваться из крепких рук, только бы… Пузыри кислорода обтекали его лицо и поднимались вверх, сжатые легкие в груди вспыхивали болью, но чья-то крепкая рука держала и давила.

Когда воздуха больше не осталось, Малька отпустили, и он, запрокинув залитую водой голову, судорожно вдохнул и снова рухнул на пол, а они снова принялись бить.

Казалось, это длилось целую вечность. Малёк всхлипывал, пытался сказать им, пусть даже они не поверят, пусть хоть засомневаются, но он никак не мог.

– Это не я, это… – Удар, и голос застревает в горле. – Я не убивал! Это он, это же…

Удар.

И по кругу, по кругу, по кругу…

Обмякший Малёк затих на полу. По его раздутому лицу текла алая кровь, капала на кафель и, смешиваясь с водой, превращалась в розоватые небольшие озерца. Все тяжело дышали: и Славик, и Витя, и Пашка. Ободранные кулаки, взлохмаченные головы, ненависть и страх в глазах.

– Мы… того, что ли? – жалобно спросил Паша, внутри которого затихала клокочущая злоба.

Витя молчал. Пристально вглядывался в Малька. А потом пнул его в бок:

– Молись, чтобы все закончилось. Молись.

Им хотелось уничтожить его, растереть в порошок, чтобы больше не бояться и не страдать понапрасну, но не все человеческое выжгло в них этим беспощадным страхом. Попинать Малька – привычное дело.

А вот убить…

Они больше не могли. Стояли, глядя на него, и надеялись, что он умрет сам, не доставляя проблем. В них не было решимости оборвать чужую жизнь, нет. Они боялись, что это Малёк был убийцей, но не были уверены на все сто процентов.

Молчали, глядя на бесчувственное тело.

А потом ушли, крепко заперев за собой дверь.

Когда Малёк, дернувшись, пришел в себя, в коридоре все еще слышался далекий гул перемены. Лужа, натекшая с волос, пахла мерзостью и болью. Малёк прижал пальцы к губам, останавливая кровь, и закашлялся то ли от нехватки воздуха, то ли от сырого отчаяния.