Ирина Родионова - Тьма [litres]

В туалет сунулся какой-то мальчишка. Охнув, он застыл на пороге, а потом бросился бежать.

Малёк осторожно поднялся, придерживаясь за стену, прислонился к ледяному кафелю ноющей спиной. Больно. И стыдно. Все внутри зыбко дрожало. Хотелось заплакать.

Серый свет. Взревел звонок, послышался топот. Малёк набрал полные ладони чистой воды из-под крана и умыл разбитое лицо.

Он больше не пойдет на уроки. Он не выдержит их взглядов – их липких и тяжелых взглядов, их подозрений. Он останется здесь, будет жить среди покосившихся унитазов и…

А бабушка?

Распахнулась дверь, и из-за нее показалось лицо Рынды. Глаза ее, густо подведенные черным карандашом, превратились в узкие щели.

– Та-а-ак, – протянула она, и мальчишка, стоящий за ее спиной, торопливо убежал. – Десятый класс. Прекрасно.

Малёк вскинул бледное лицо в кровавых разводах. Багрянец, смешивающийся с водой, становился безжизненным и тусклым.

– Что, опять?.. – спросила Рында и, не дожидаясь ответа, бросила ему в лицо: – Хватит. Я вызываю полицию.

Ушла, громко стуча каблуками.

Только этого ему не хватало. Сейчас всех сгребут в кучу и повезут в отделение, потом туда приедут испуганные родители, а виновники всего этого завтра убьют Малька у школы.

Точно убьют.

Ему стоило, наверное, побежать за Рындой, умолять ее, чтобы она не вызывала Милослава, потому что им и так проблем хватает и ему, Мальку, этих проблем хватает с головой, но… Но он молчал, подставив ладони под струю ледяной воды.

Он всего лишь боксерская груша, и никто даже не задумывается о том, что он человек. У него тоже есть чувства.

И ему тоже больно.

Вот здесь болит, прямо под ребрами, ноет.

Из последней кабинки раздался всхлип, горький и протяжный, медленный. Савелий, закрутив ржавый кран, замер и прислушался.

Тихо. Топот чьих-то шагов в коридоре, и снова непроницаемая тишина.

Еще один дрожащий всхлип. Точно, кто-то плачет там, за дверью кабинки…

У Малька подогнулись ноги, и он крепко ухватился за раковину, желая сбежать отсюда, не обратив внимания на промоченный воротник, на разбитые губы, на эти судорожные глухие всхлипы… Но кто-то плакал, затаившись. Наверное, он даже слышал, как избивали безропотного Савелия.

Не сдержавшись, Малёк шагнул вперед, все еще держась за стены; голова кружилась, тело ломило, а руки и ноги ныли от беспорядочных ударов. Шаг, еще один. Громкий всхлип.

– Эй, – тихонько позвал Малёк. – Кто там?..

Тишина. Приблизившись к кабинке, он осторожно толкнул дверцу, решившись сбежать, если кабинка окажется закрытой, но нет. И только сейчас, стоя перед распахивающейся дверью, Малёк вдруг понял одну очень простую вещь, которая холодом продрала его ноющий позвоночник.

Его макали головой в зловонную воду именно в этой кабинке.

Как там может кто-то плакать?!

Дверь распахнулась. Внутри между тесными бело-зелеными стенками кольцами свернулось что-то, напоминающее черную матовую змею.

Только больше. Во много, много раз больше…

На спине ее громоздились плавники, колючие ребристые паруса с нанизанными на острые шипы кровавыми горошинами. Тело, напоминающее мускулистый мешок, истекало зловонной чернотой, которая чудилась разлитой нефтью, всасывающей в себя все, что только попадалось на пути: пластмассовая корзина в углу, держатель для туалетной бумаги, потеки крови с водой…

Пискнув от ужаса, Малёк замер, прижавшись лопатками к серому кафелю. Дыхание оборвалось, и, как бы Савелий ни пытался вдохнуть, открывая и закрывая рот, все было бесполезно.

Огромное существо, хвост которого покоился в желтоватом от старости унитазе, дернулось, и на пол выплеснулась вода. Зашипев, змея распахнула рот с острыми лезвиями зубов, выпустила наружу раздвоенный язык и…

Вот только это был не язык. Малёк судорожно шагнул в сторону, еле-еле, боясь даже отвести взгляд от этого огромного чудовища.

Пальцы. Человеческие гнилые пальцы с отслаивающимися когтями, они тянулись к Мальку прямо из пасти черной матовой змеи, вздрагивая от голода. Остекленев, Малёк заметил, как к нему приближается тяжелая голова, и когда ледяная кожа коснулась его шеи, он только зажмурился, совершенно обессилевший.

Вокруг него в воздухе висел заунывный плач.

Змея оплетала кольцами, скользила, шипела и врезалась в кожу, стискивая так, что все внутри сводило тупой болью. Человеческие пальцы чертили длинные кровавые полосы на его лице и руках, распарывали зеленый свитер, но Малёк лишь тонко вздрагивал, неподвижный от лихорадочного ужаса.