Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

После того, как каждый из присутствующих обустроил для своего нового внутреннего Голоса место в голове, пришло время подвести итоги. Прежде всего, каждый член коммуны испытывал огромную благодарность к Голосу. В нём было всё. Заданные и незаданные вопросы, любые тайны — стоило только о них подумать — раскрывались великолепным цветком. Это настоящее волшебство в твоей голове, возможность бесконечно осознавать новые и новые прекрасные миры, понимать, что сырая действительность — лишь камушек на игорном столе самой судьбы. Дети садились на холодный пол, смотрели друг на друга подолгу, с таким чувством, как будто пили воду и никак не могли напиться. Какое это счастье, когда имея великую тайну, имеешь рядом ещё и кого-то, кто также её хранит! И кого-то, кто понимает её неизмеримо глубже, чем ты, чьи глаза переливаются золотистым светом, а улыбка не сходит с уст, потому что её владелец осознал весь свет.

И, несмотря на то что дети вели себя как погрязшие в чёрной депрессии взрослые, то есть не делали ровным счётом ничего, в головах их разыгрывал одно представление за другим цирк-шапито. Иногда лучи тамошних прожекторов и возбуждённый шум зрительского зала, а то и рёв тигра, прорывался во внешний мир, и тогда дети, один за другим, вскакивали и начинали творить что-то дикое, даже по меркам прочих своих беспокойных жизней. Они рисовали трофейным мелом на стенах и полу. Устраивали дикие, первобытные пляски, выкрикивая что-то громкое и нечленораздельное и веря, что таким образом они привлекают внимание обладателя Голоса, а он, может, сидит где-то себе и улыбается. То, что они выкрикивали, было, без сомнения, его именем. А поскольку никто не знал, как его зовут, каждый просто вопил на свой лад. Когда какой-нибудь ребёнок начинал новый ритуал, все головы тут же оборачивались к нему. Никто ничего не делал просто так. Они верили, что придавая глубокий смысл простым действиям, они меняли мир, двигали его в нужную сторону и делали чуточку лучше. Обострилась тяга к чудесам. Чудеса были отныне жизнью каждого ребёнка — не подражательство и игра в чудеса, как раньше, нет! На этот раз всё было по-настоящему, и Кирилл говорил обо всех этих дурачествах с таким серьёзным лицом, что предпосылки их и ожидаемые последствия воспринимались на веру.

— Что-то получалось, другое — нет, — пожал плечами Кирилл в ответ на резонный вопрос родителя. — Но то, что произойдёт сегодня, без сомнения, получится.

— И для этого тебе нужны мы? Так тебе сказал этот твой голос?

— Нужны. Голос ничего не говорит — лишь излагает истины.

Игорь вдруг обнаружил, что они уже четверть часа куда-то идут. В подземное убежище — это не вызывало сомнений. Он поглядывал на Ленку — когда-то она это обнаружит? Но она была слишком измождена, чтобы следить за направлением. То ли она пока не замечала, то ли воспоминания о пистолете в руках Петра и остекленевших лицах детей больше так не пугали.

Кирилл шлёпал босыми ногами по снегу, как по ковру в ванной. Магнитофон на поясе всё шуршал. Игорь хотел спросить: «Зачем он тебе?», но подумал, что, наверное, у сына не найдётся ответа. Это как одна из тех вещиц, которые мальчик носил по квартире, пугая их с Леной — он, должно быть, давно уже забыл, зачем прикрепил серую коробочку на пояс.

На улицах — никого. С минуту Игорь задавался вопросом — куда все исчезли, но спрашивать у Кирилла не стал. Все уехали или попрятались по норам. Никто не прислал специалистов налаживать отопление на теплоэлектростанциях, не было верениц машин с гуманитарной помощью, подобной той, что ввозили в только освобождённый от блокады Ленинград. Возможно, людей просто решили бросить на произвол судьбы до весны. Как там говорил тот парень из радио в перерывах между чтением молитв: «Весь этот снег похож на краску, которой нас замазали, чтобы не было видно тем, кто выше. Мы надоели Господу, а сильные мира сего и рады нас не видеть». Снегопад замёл все дороги между городами, и помощи ждать неоткуда. Может, люди сумели организоваться возле тех костров, которые Игорь видел в последний свой день присутствия под зимним солнцем (он не знал, сколько прошло времени, но сейчас солнце было уже явно весенним), нашли технику для расчистки дорог, погрузили всех желающих в автобусы и уехали.

Ровный, тихий голос Кирилла не прерывался и не менял тона, даже когда он преодолевал самые глубокие, сочные весенние сугробы.

По его словам, дети смогли построить некое подобие классового общества, основанного на любви и взаимной заботе. Да, звучит совершенно безумно, и Ленка, если бы не была вымотана вконец дорогой, истекла бы сарказмом, а то устроила бы новую истерику. Всё было просто: чем младше ребёнок, тем больше почёта ему оказывалось. Самых маленьких воспевали, носили на руках, собирали для них из имеющегося в подземельях парка хлама настоящие хоромы, напоминающие своей непосредственной наивностью жертвенные алтари, оставшиеся со времён, когда первых людей поразила идея: а что, если там, наверху, есть кто-то сильнее и могущественнее нас? Но у детей была проблема, ставшая со временем очень явной. Они взрослели. Как ни старались, все, поголовно, становились с каждым днём на миллиметр выше и шире в плечах. Этот процесс, по словам Кирилла, чувствовался так, как чувствуется момент возникновения мурашек на коже. Ни следа не осталось от того нетерпеливого ожидания, которое сопровождает каждого малыша: скорее бы вырасти! Стать космонавтом, водителем, путешественником — нет, не те желания были отныне в детских головах, а только страх, что Голос начнёт затихать.