Ким Лиггетт - Последняя жатва [litres]

Я еще крепче стискиваю край металлического стола. Мои плечи так трясутся, что мох в волосах Джесс вздрагивает при каждом моем судорожном вдохе. У меня вырывается всхлип, и я зажимаю рот рукой. Сколько же времени ей пришлось умирать? О чем она думала перед тем, как испустить свой последний вздох? Меня убивает то, что в свои последние мгновения она не могла видеть звезды.

Я не знаю, сколько времени стою здесь. Прошло ли несколько минут… или несколько часов. Когда у меня иссякают слезы, я берусь за край простыни и накрываю ею лицо Джесс. Я уже видел смерть и знаю – это не она, не моя сестра. Это просто пустая, покинутая душой оболочка, а сама Джесс сейчас, должно быть, в раю. Мне нужно верить, что она именно там. Мысль о том, что ее душа находится где-то еще, была бы просто невыносима.

– Шериф. – Грег, остановившийся в дверях, прочищает горло. – Границу нашего округа только что пересек торнадо. Его видели неподалеку от земель Гилманов.

– Будь я проклят, – с изумлением произносит Илай. – Это первый торнадо, который пересек границы округа за последние сто двадцать семь лет. – Он поправляет свою шерифскую звезду. – Думаю, мне надо запустить систему оповещения.

– Я сам займусь формальностями и выпущу Клэя, – говорит Тилфорд. – Прослежу за тем, чтобы ему отдали его вещи, и отвезу туда, куда он скажет.

– Ты не против, сынок?

Я киваю. Мне все еще хочется ударом кулака послать Тилфорда в нокаут за то, что он допрашивал меня с таким пристрастием. Я понимаю, что он всего лишь делал свою работу, но все же…

Когда шериф уходит, чтобы заняться городской системой оповещения, Грег пропускает меня вперед, и мы идем обратно в сторону лифта.

– Какой этаж? – Я нервно вздыхаю – мне не по себе оттого, что я опять нахожусь в замкнутом пространстве в непосредственной близости от него.

– Это тебе решать.

Я смотрю на него.

– Послушай, не знаю, куда ты клонишь, но…

– Будь я на твоем месте, мне бы хотелось прикончить того, кто сотворил с ней такое. – Он делает паузу, и его рот кривится в отталкивающей ухмылке. – Хочешь задать ему жару?

– Уиггинсу? – Мое сердце начинает колотиться как бешеное. – Он здесь?

– В одиночной камере предварительного заключения на пятом этаже… и тут только мы, курочки, как сказал фермеру лис. Думаю, я тебе кое-что должен, парень. Знаешь, ему еще принесли на обед чудный бифштекс из заведения Гаррисона. Обслуживание по первому классу.

Я разжимаю кулак и жму на кнопку пятого этажа.

Грег отпирает дверь камеры, распахивает ее и отходит в сторону.

Ли стоит в камере, одетый в спортивный костюм, и ухмыляется, глядя на меня, словно нас ждал.

Не теряя ни секунды, я бросаюсь вперед и ударами кулаков сбиваю его на пол. Он даже не пытается отбиваться, а просто валится на пол, словно мешок с зерном. Я рывком поднимаю его на ноги и с такой силой впечатываю кулак в его челюсть, что слышу, как она с хрустом выходит из челюстных суставов. Но он все равно продолжает ухмыляться.

– Сделай это, Клэй. Я тебя ждал, – кряхтит он. – А я-то думал, ты придешь за Джесс гораздо раньше.

В приступе бешенства я бью его головой. Он падает навзничь, оглушенный, затем начинает смеяться.

– Под конец она практически умоляла меня об этом.

Я опять поднимаю его с пола, схватив за грудки, и шваркаю об стену, потом снова принимаюсь молотить его кулаками, вкладывая в удары всю свою силу, всю ярость, такую лютую, что мне хочется пробить кулаком его грудную клетку.

– Благословенно семя сие, – говорит он, безропотно принимая удары.

Я всаживаю кулак ему в живот, и он сгибается в три погибели.

И начинает петь. Детскую песенку. «Один падет, помолясь и сомлев, один падет, поиграв, три падет, подрожав и сгорев, четыре, убежав, пять падет, кое-что заглотнув, шесть и семь отправятся в рай, восемь падет, не туда шагнув, девять скажет: «встречай», десять станет последней из них, чтоб всех их объединить, тогда и должно случиться то, чего не остановить».

– Откуда ты знаешь эту песенку? – Я трясу его. – Это же песенка-считалка Умнички. Ты что-то сделал с Умничкой? Как ты узнал эту мелодию, эти слова?

– Заставь меня их заглотнуть. – Он выпрямляется и смотрит мне в лицо. – Да послужу я нашему господу!

Я размахиваюсь, чтобы бить его еще и еще, жажду снова всадить в него кулак. Его лицо разбито в кровь, но он все равно умудряется улыбаться. Его глаза – их радужки исчезли, и теперь они чернильно-черны. И, увидев в них мое собственное отражение, я ужасаюсь. Кто из нас двоих зверь?