Иринарх Кромсатов - Лярва

Врач привёл и название деревни, однако у слушателя оно тотчас выскочило из памяти, и теперь электромеханик, вспоминая за рулём часть рассказа уже о возвращении охотников, примерно смог представить себе, по какой трассе и до какого поворота следует ехать из города, чтобы добраться до этой деревни.

Дальнейшая часть рассказа потрясла Замалею до основания. Удушающие миазмы из гнилого болота, мрачный дом на окраине селения, жуткая, словно порождённая воображением Данте хозяйка дома с пригвождающим взглядом горгоны Медузы — всё оказалось лишь цветочками по сравнению с судьбой маленькой девочки, родной дочери этой ведьмы. От внимания Замалеи не укрылось, что, коснувшись темы девочки, Пацкевич стал несколько дольше обдумывать каждую фразу и подбирать слова, как будто опасался сболтнуть лишнее, однако слушатель приписал это сдерживаемому гневу и стараниям избежать ругательств в адрес жестокой матери. Пацкевич не был любителем русского мата и вообще ругани, будучи врождённым флегматиком и носителем столь спокойного, даже отрешённого нрава, что многими такой нрав принимался даже за равнодушие. Но в этот раз, очевидно, все возможные рамки спокойствия были перечёркнуты кричащим трагизмом ситуации.

Не упомянув о взаимоотношениях охотников с хозяйкою дома, не указав и количество посещений оного (стало лишь ясно, что одним визитом дело не ограничилось), Пацкевич целиком сосредоточился на описании мучительств и издевательств, совершённых родною матерью над собственным ребёнком. Воспитанный в полной и благополучной семье, удачно женатый и имеющий двух дочерей Замалея не верил собственным ушам (хотя и не сомневался в правдивости услышанного), внимая рассказу о том, что пьющая мать забыла самое имя родной дочери, что она продавала приходящим мужчинам не только собственное тело, но и тело малолетнего ребёнка, что мать выдворила дочь из дома и поселила в одной конуре с дворовым псом, а затем ещё и приковала к этой конуре цепью, и что, наконец, в разгар двух зим подряд, видя обморожение конечностей дочери вследствие морозов, мать не только не сжалилась и не вернула ребёнка в дом, но, напротив, ожесточилась ещё более и собственноручно отпилила ножовкой по металлу омертвевшие части конечностей девочки, чем, по словам рассказчика, «достигла кульминации в своих зверствах».

Достигнув конца рассказа, Пацкевич был уже взмокшим от пота вследствие немалого психологического напряжения, да и слушатель принял сильнейший эмоциональный разряд и выглядел притихшим, ошеломлённым и не знал, как реагировать.

— Сам видишь, что дело исключительное, — завершил Пацкевич, — и я всё собираюсь съездить в ту деревню, чтобы убедиться собственными глазами, что вся эта рассказанная мне история — правда. А убедившись, можно бы попытаться и вырвать девочку из когтей этой мегеры, тем более что она явно перестала видеть берега. В конце концов, насколько я понимаю, там уже и уголовных преступлений наверчено немало: это и жестокое обращение, и совращение малолетних, и изнасилование. В общем, удила в том доме явно закушены, и давно пора лишать эту тварь родительских прав, по-моему. Но вот беда: всё, понимаешь ли, никак не могу найти время, чтобы вырваться и поехать. Да и, кроме того, — он смущённо улыбнулся, — и перед ребятами ведь не очень удобно, которые мне рассказали, вроде как доверились. Сами-то тоже замешаны, получается! Ведь всё видели и не донесли, промолчали. Это уж чуть ли не сообщничество. Однако съездить надо, конечно, в любом случае надо съездить! Этак уже нельзя дальше-то.

Он ещё раз невесело улыбнулся, посмотрел на часы и встал. Замалея пробормотал какую-то приличествующую случаю чушь о том, что «как только земля носит» и тому подобное, — и тут же умолк, сам устыдившись. Пацкевич, слегка кивая, окинул собеседника красноречивым взглядом, показывающим, что не всегда в жизни бывает достаточно причитаний, осуждающего покачиванья головой и бабьего всплеска руками. Затем, уже взявшись за ручку двери, добавил:

— Но ты не бери особо в голову. Съездим, разберёмся и остановим весь этот ужас. Надо только убедиться, что он существует. Своими глазами увидеть!

И он вышел, впечатав последними словами в мозг слушателя идею, словно поселив в него некоего беспокойного паучка. Того самого ненасытного клопа, грызущего его сознание какою-то неудовлетворённостью и туманным побуждением.

Теперь Замалея вспомнил тот разговор во всех деталях и задумался.