Кейт Хэмер: Похороны куклы

Я трогаю куклу в кармане и думаю про похороны поменьше. Представьте, похороны куклы: ее кладут в фанерную коробочку с крошечной позолоченной защелкой, изнутри коробочка обита бледно-голубым атласом. Кукле нужен совсем маленький участок. Одна лопата земли ее покроет. На поминках будут проливать пластмассовые слезы и передавать поднос с крохотными гипсовыми булочками с изюмом.

Я отгоняю это видение.

Воздух становится мягче.

– Мама, – зову я и почти жду, что она пойдет ко мне, босиком по траве, и ее платье цвета лютика засияет среди пасмурного дня.

Ничего. Только звуки природы – шорох, писк, все как обычно. Я стараюсь не думать о ее теле там, внизу, с которым природа делает то, что всегда.

Время расходится, как занавес на сцене. Я все вижу. Я переношусь во времени.

Туманный день, погода как раз для похорон. Могила черная, широко распахнутая. Смотрите, Мик. На нем дешевый черный костюм и галстук, такой широкий, что почти закрывает рубашку между лацканами пиджака. Барбара бледная, у нее шевелятся губы – неужели она молится? Смерть Труди для них совсем свежа; все это возвращает их в прошлое.

Где Льюис Блэк? Я оглядываю толпу у могилы. Его там нет. Как водится.

Служба еще не началась. Люди толпятся, притопывают ногами, вытирают глаза. Я прохожу между ними, пробираюсь сквозь толпу, пока не оказываюсь у края могилы. Гроб стоит на свежей куче земли. Светлое дерево покрыто толстым слоем полироли и сияет; по сравнению с комьями земли оно выглядит новым и пошлым. Поперек металлической пластинки с гравировкой, прикрученной к крышке, лежит желтая роза. Такого яркого желтого цвета, что кажется маленьким солнцем, которое вот-вот поглотит земля.

Тут-то я и замечаю фигуру у опушки леса. Льюис, мой отец, молодой и красивый. Я сразу узнаю его мощные плечи. Он курит сигарету, дым поднимается у него над головой и сливается с туманом. Даже издалека я вижу, как его голову понемногу окутывает мертвенность. Он пытается решить, выйти или смотреть оттуда, из-за деревьев. Лицо у него настолько убитое и жуткое, что мое сердце разрывается, и все, что в нем есть, устремляется – к папе. Папа, папа, папа, плачу я, но он, конечно, меня не слышит. Разве я не знала все время, с тех пор как в первый раз его увидела, что он мой отец? Когда он наклонился на меня взглянуть, я увидела глину, из которой слеплена сама. Поняла по его силуэту и глазам. Я отворачиваюсь и вынимаю из кармана куклу. Роняю ее в могилу, и она с тихим стуком падает на крышку. И остается там, улыбаясь.

Я спотыкаюсь и смотрю под ноги. Кукла лежит во мху, на земле засыпанной могилы, рядом с купой подснежников. Кто-то, наверное, их посадил, и они разрослись. Может быть, это сделала Барбара.

Я наклоняюсь, поднимаю куклу и усаживаю ее спиной к надгробию, словно она сидит на удобном стуле. Когда я иду прочь, ее рука торчит вверх – она машет мне.

Я просыпаюсь посреди ночи, у изножья моей кровати стоит мама.

Я не сплю, и я сразу понимаю, что это она.

Узнаю фату «птичья клетка», которую она надела. Она в костюме – я не вижу в темноте, какого он цвета, – на руках у нее светлые перчатки. Меня затапливает изнутри глубоким чувством. Оно вливается во все части моего тела, даже во встающие дыбом волоски на руках.

– Мама? – Я пытаюсь сесть, тонкое одеяло обмоталось вокруг меня за ночь. – Мама, это ведь ты, правда?

Я говорю тихо. Невыносимо думать, что кто-нибудь войдет в комнату и спугнет маму.

Она прикладывает к губам затянутый в перчатку палец.

– Шшш, – произносит она.

Поднимает руки, чтобы снять фату.

– Не надо, – поспешно шепчу я.

Я боюсь того, что увижу под фатой, и на мгновение меня охватывает дикое чувство, что там может оказаться птичья голова вместо человеческой. Прекрати, говорю я себе.

Она кладет фату мне в ноги, и та сохраняет очертания головы.

Фата светится белым, как череп. Она волшебным образом заплела нитки обратно и починилась. Стала такой же свежей, как в тот день, когда порхнула маме в руки в магазине.

– Смотри, – говорит мама.

Лицо у нее из-за темноты похоже на фотографию в газете, но я все-таки вижу: она не шикарная красотка, как я себе воображала. Почти простушка: маленький ротик, маленький носик. Но большие сияющие глаза и распущенные волосы, струящиеся по плечам, очень ее украшают.

– Я хотела показать тебе свой свадебный наряд, – говорит она.

– Красивый, – отвечаю я, хотя он кажется мне совершенно обычным, просто старомодный костюм, за вырез которого на груди заткнут букетик цветов.