Андрей Дашков - Лазарь, или Путешествие смертника

Сначала чьи-то шаги отдавались судорогами смятого пространства, в котором Лазарь был отгорожен неведомой тенью от Кремового Костюма и в которое тот тщетно пытался ворваться. Наконец звуки шагов пробились сквозь похоронный звон в ушах. Из мутного раствора соткались стены и низкий свод коридора, освещенные чем-то вроде тусклого роя мерцающих насекомых. Потом исчезла и эта пародия на свет.

Лазарь оказался в подземелье, где им овладели голод, жажда и страх – настолько сильные, будто он находился здесь уже несколько суток. В этом месте все было подчинено гипнотическому ритму – он слышал шаги преследователя, которого никогда не видел и, как он подозревал, не увидит до последнего мгновения жизни. Он затыкал уши – это не помогало. Сердцебиение лишь вводило в заблуждение. Существование упростилось до предела, установленного вырезанным из ленты времени мгновением настоящего. Шаги избавили его от воспоминаний и ожиданий.

Он был гол, покрыт коркой грязи и крови; его одолевал зуд – он раздирал кожу отросшими ногтями. Здесь не было ни пищи, ни воды. Неутомимый погонщик лишил его сна. Лазарь мог только дышать и ощупью двигаться под натиском ужаса, дующего из темноты. Но сколько бы он ни прошел, стены коридора оставались такими же, как и тысячи ударов сердца назад. Это был остов разоблаченной судьбы, от которого отсечены все пораженные гангреной возможности.

Поначалу он выл от тоски, потом куда-то улетучилась и потребность в жалобах. Даже отчаяние покинуло его, как и все слишком человеческое. Ничего не осталось. Он слизывал со стен влагу, но жалкие капли, что ему перепадали, только приближали безумие жажды.

В какой-то момент он почувствовал, как чья-то рука схватила его за волосы. Он сдавленно завизжал, однако это был еще не преследователь: шаги по-прежнему доносились из темноты – куда более жестокие, чем удары кнута. Чужая рука потянула его в сторону; он не сопротивлялся. Даже если бы остались силы, он давно утратил волю.

Он наткнулся на стену, но рука рванула еще сильнее. Он врезался головой в камни. Затем последовало еще несколько ударов – что-то заставило его биться о стену, словно испытывая череп на прочность. Лучше бы эта сила вырвала волосы… В том состоянии для него не существовало различия между самоубийством и убийством. Но сделалась ли достаточной тяга к смерти? Во всяком случае, он едва не лишился чувств. Откуда вообще взялась мысль о том, что его держит человеческая рука? Между тем хватка не ослабевала.

Невероятно, но стена поддалась первой. Он ощутил, что с каждым ударом она становится чуть мягче – а может, на камни налипла кашица из его крови, волос и мяса? Кроме шагов, которые раздавались ближе и ближе, и собственного хриплого дыхания, он не слышал ничего, никакого влажного чавканья. Голова его втягивалась во что-то вязкое, податливое, как разогретый воск… или как мозг. Теперь ему препятствовала жуткая, неописуемая смесь плоти и сознания – трясина, отпускавшая только мертвецов и спящих, а он был еще жив и, к его несчастью, это не было сном.

По мере того как Лазарь заново вспоминал себя, становилось хуже. Если бы не рука, которая протащила его сквозь таявший лед кошмара, он захлебнулся бы в переваренных остатках своей веры в возможное и невозможное. Пока он, выкидыш бесплотной клоаки, корчился от боли и тошноты, его рассудок болтался в невесомости. Не было даже эфемерной опоры, ни единой нити, за которую он мог бы ухватиться. Когда перед ним забрезжил свет, он принял это за игру воображения, последнее послабление, утешительный приз окончательной слепоты.

Но то, что показалось ему долгой изощренной пыткой, для остальных промелькнуло исчезающе кратким мгновением. Возвращенный туда, откуда он выскользнул, завороженный блеском денариев, он успел понять только, что внезапно протрезвел. И тут же услышал голос Ворона: «Быстрее, кретин!» Он все еще стоял, согнувшись, над бездной убийственной иллюзии, в которой то ли гасли умирающие звезды, то ли, разбитое на брызги, застывало расплавленное серебро монет…

Кто-то снова плохо обошелся с ним, едва не выдернув волосы из многострадального скальпа. Но это заставило его двигаться. Выпрямился он уже на бегу, будто спринтер, рванувший с низкого старта. В задымленной темноте, которую прорезали красные вспышки, с трудом можно было узнать интерьер кафе, а в темной фигуре впереди – Ворона. Помещение выглядело так, словно здесь несколько недель сражались две роты оловянных солдатиков. Произведенные разрушения были мелкими, но многочисленными. Местами со стен лохмотьями свисала обшивка. Осколки зеркал и оконных стекол скрипели под подошвами.