Андрей Дашков - Лазарь, или Путешествие смертника

В какой-то момент Лазарь заметил боковым зрением тень, мелькнувшую совсем близко. Повернувшись, он увидел птицу – это был ворон, классический corvus corax, которого в городе, пожалуй, и не встретишь. Разве что в зоопарке или в Музее природоведения в печальном качестве чучела. Ворон находился по ту сторону двойного стекла. Сложив крылья, он неподвижно воссел (может быть, из-за отсутствия бюста Паллады) на уступе, образованном стеной и цоколем, и Лазарь хорошо различал непроницаемый зрачок его глаза – блестящую, черную, бесконечно глубокую воронку, уводящую в бездну суеверий, ассоциаций и архетипов. На мгновение даже улица показалась ему устланной иссиня-черными перьями, но стоило моргнуть, как птица исчезла.

Лазарь спросил себя, что бы это значило. Слишком уж много отклонений от серой проповеди скуки в течение одного дня, хотя денек, надо признать, выдался необычный. Он все еще склонен был считать флуктуации бессмыслицы некой призовой игрой больного разума, утешительной компенсацией за утраченное душевное здоровье, которое не принесло ничего, кроме разочарований.

Спустя полчаса он по-прежнему чувствовал себя до отвращения трезвым. Изрядная доза алкоголя плескалась в желудке, но с желанной легкостью бытия Лазарь разминулся. Возможно, причина заключалась в лекарствах, которые он глотал в последнее время, но скорее всего – в другом. Что-то не пускало его на свет из темной комнаты без мебели и людей, где он упорно искал свою черную кошку.

Безуспешно пытаясь напиться за столиком на двоих, он гадал, нужен ли ему кто-нибудь, чтобы сидел напротив, а если нужен, то кто: умная шлюха, профессиональный пьяница – философ стакана, или старый друг, который давно уехал в другую страну и принадлежал другой жизни. Нет, нужен кто-то, способный выдернуть Лазаря из него самого, будто из старого изношенного костюма. Энергия разрушения бурлила в нем, побуждала идти крушить все подряд, и единственное, что удерживало его на месте, это столь же сильное ощущение бессмысленности любых деяний.

Тут он увидел женщину, одетую во все черное, но выглядела она кем угодно, только не вдовой. Скорее уж любовницей Дракулы – при условии, что последнего можно было заподозрить в мазохизме. Совершенно внятное и несомненное чувство опасности пронзило Лазаря подобно игле, вошедшей через темя и застрявшей в позвоночном канале. Раньше он благоговел перед силой – не той, что заключена в килограммах мышц или в отчасти успокоительной тяжести оружия, а той, что заставляла его отводить глаза, когда он случайно встречался взглядом с незнакомцем посреди толпы, вроде бы гарантировавшей безопасность по закону больших чисел. В такие секунды он осознавал крайнюю хрупкость всего сущего и в том числе собственного жалкого картонного «я»; на самом деле его относительное благополучие держалось на тонкой нити, готовой оборваться в любой момент; дикость, жестокость, безумие поджидали за ближайшим углом; мир являлся чьей-то злой шуткой, и вдобавок этот «кто-то» был начисто лишен вкуса.

Не обладавший подлинной внутренней силой и потому переполненный агрессией, Лазарь думал, что именно сила является единственной ценностью и единственным топливом, способным сдвинуть с места его затертое льдами и обездвиженное суденышко без порта приписки, без груза, без команды и без пассажиров. Сила по крайней мере превратила бы его в «Летучего голландца», в птицу, отправленную в полет, не сулящий возврата, в вестника новой беды. А так он оставался почти непрерывной чередой стоп-кадров, фигурой, перетаскиваемой с места на место в пассивном залоге, жертвой еще не совершенных наяву преступлений против свободы личности.

Теперь, когда смерть стала фактором, с которым приходилось считаться, он ждал ее, как животное, завороженное светом фар на ночной дороге. Нет, его положение было хуже – ведь не существовало спасительной лесной тьмы в нескольких метрах слева и справа. Только слепящая боль, и ожидание удара, и невнятные сожаления о том, что не стоило сожалений.

Женщина в черном направлялась прямо к нему обманчиво ленивой походкой. У нее была фигура андрогина, неуязвимая для оценок, как символическое изображение чего-то, выходящего за пределы видимости. Лицо – маска мрачного совершенства, на вид более надежная, чем пуленепробиваемое стекло, но все-таки женская маска, пусть даже и позаимствованная из неведомого ему пантеона комиксов.

Лазарь вынужден был признать, что произошло вторжение чего-то неординарного в постылую реальность, которую он выхолостил до состояния пустыни случайностей безо всяких там сверхсущностей, зато перенаселенную братьями по разуму, коих основной инстинкт заставлял истреблять и калечить себе подобных.