Тим Каррэн - Бойся меня

Тюремных юристов и адвокатов охранники тоже терпеть не могли.

За подачей иска от зека следовало обычное наказание — голодный паёк.

Кантри слушать было можно, но вот за рэп или тяжёлый рок радио или магнитофон могли конфисковать, особенно если охранник давно мечтал о таком же для себя.

Если у тебя была репутация смутьяна, то передачу писем из дома могли приостановить, а любую исходящую почту прочитывали перед отправкой.

А любые детали личного и интимного характера тщательно собирались охранниками и использовались для того, чтобы побольнее достать зека.

Вот такой была жизнь в Долине Шеддок.

В Департаменте исполнения наказаний любили поговорить о реформах, но Шеддок до сих пор их так и не увидел.

Тюрьма стала похожей на старую рану, которую не обработали должным образом, а лишь позволили покрыться коркой. А оставшийся под ней гной отравлял каждый нерв, каждое мышечное волокно, бегущую по сосудам кровь, пока всё тело — вся тюрьма — не оказались заражены.

И лишь вопрос времени, когда этот гнойный очаг прорвётся сам.

Это была нехорошая ночь.

Конечно, в Шеддоке и так было мало приятных ночей — всегда находился зек, который вдруг собрался порешить сокамерника, или зек, швыряющий в проходящего мимо охранника дерьмом, и второй, которого от этого рвало на всю камеру. Но некоторые ночи были всё же хуже остальных.

И у некоторых охранников раз за разом оказывались отвратительные дежурства.

Таким был и Лео Комиски.

Казалось, он не вылазит из дежурств по карцеру, наблюдая за зеками, выслушивая их постоянные жалобы и нытьё, крики в темноте и просьбы оставить включённым свет.

Их голоса были слышны даже через толстые железные двери, только более приглушённо, как из засыпанного землёй бункера.

Сегодня в карцере сидели семеро, и все они были напуганы до чёртиков и нервничали.

И причиной тому был восьмой, добавленный только что зек — Денни Палмквист.

Эти семеро вели себя, словно Палмквист был Дьяволом во плоти, который проник в тюрьму, чтобы высосать их кровь и обглодать кости черепа.

И они никак не переставали трястись от страха. Нет, от животного ужаса.

И всё это огромные, крутые парни, к которым никто не рискнул бы повернуться спиной, боясь, что ему вскроют горло бритвой.

Лео Комиски было на это плевать.

Он знал, что происходит вокруг Палмквиста, и боялись мальца не только зеки.

Охранники, даже начальник… У всех появлялось на лице такое забавное выражение, когда кто-то упоминал имя этого парнишки — словно их тошнило, но они пытались сдержать рвотные позывы.

И жёлтая полицейская лента вокруг места преступления — третьей камеры, где умер Жирный Тони — совсем не помогала успокоить людей. Абсолютно не помогала.

Двое зеков в карцере были новичками, где-то наглотавшимися наркоты, и уже улетели в далёкие дали.

Приближалась полночь, когда из камеры Палмквиста начали доноситься какие-то звуки.

От забавных пронзительных свистящих звуков у Комиски побежали мурашки вдоль позвоночника, а голова отозвалась нестерпимой болью.

Комиски собрался с духом и направился к четырнадцатой камере, где сидел парнишка.

Он потянулся к щеколде, открывающей небольшое окошко в двери.

Но, как и Йоргенсен пару дней назад, он застыл перед дверью. Что-то внутри него, услышавшего эти звуки, тянуло парня назад, подальше от двери.

Как у человека, стоящего на крыше десятиэтажного здания включается вдруг осознание и он думает: «А что я тут вообще делаю?»

Ведь в жизни существуют некоторые вещи, увидев или услышав которые, уже никогда не стать прежним.

Комиски стоял и дрожал, как на сорокоградусном морозе, с поразительной чёткостью вспоминая рассказы других охранников о том, что они слышали, а в случае с некоторыми неудачниками — ещё и видели.

«Есть такие вещи в жизни, -

говорил им зловещим шёпотом сержант Варрес. — Если ты их хоть раз увидишь, то больше никогда не сможешь их забыть».

Вещи, из-за которых ты поседеешь и впредь всегда будешь спать с включённым светом.

«Парни видели то же, что и я. И этот мерзкий запах, разъедающий кожу. И всё, что ты можешь сделать, это держать себя в руках, попытаться не засунуть табельное себе в рот и не вышибить от страха мозги».

И сейчас Комиски понял, что это не простые слова. Может, Варрес и был властным жестоким ублюдком, но это не значило, что он не прав.

«Надо было расспросить Йоргенсена поподробнее… Хотя у него нервный срыв, и вряд ли он сможет говорить ещё пару недель».