Клайв Баркер: Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Элен представила искреннее выражение на лице Энн-Мари, когда та рассказывала о смерти старика.

— Да, — сказала она. — Да. Думаю, я бы поняла, если бы мне лгали.

— В любом случае, почему так важно, лжет она или нет? Какого хрена, что нам за дело?

Резонный вопрос, пусть даже задан он с раздражением. Почему же это действительно важно? Потому что Элен хотела, чтобы худшие ощущения от Спектор-стрит оказались ложными? Район грязного отчаявшегося сброда, где лишних неудачливых людей прятали от глаз чистой публики; но это либеральная банальщина, и Элен принимала положение дел как неприятную социальную реальность. Однако в рассказе об убийстве старика и издевательствах над ним таилось нечто другое. Образ насильственной смерти, однажды явившись, теперь преследовал Элен.

Она поняла, к собственной досаде, что растерянность ясно написана у нее на лице и что Тревор, наблюдая за ней через стол, немало потешается.

— Если это так сильно тебя волнует, — заговорил он, — почему бы не вернуться и не порасспросить людей в округе, вместо того чтобы играть за обедом в «веришь-не-веришь»?

При этом его замечании она не могла сдержаться.

— Я думала, тебе нравится играть в загадки, — сказала она.

Он бросил на нее сердитый взгляд.

— Опять ошибаешься.

Начать расследование — неплохое предложение, хотя оно явно порождено какими-то скрытыми причинами. День ото дня Элен смотрела на Тревора все менее снисходительно. То, что раньше она принимала за готовность к дискуссии, теперь казалось простой игрой «кто сильнее». Он спорил не из-за диалектического возбуждения, а из-за патологической склонности к соревнованию. Она видела, как раз за разом он занимает чуждые ему самому (Элен знала об этом) позиции, просто чтобы разогреть кровь. Еще более печально, что он — не единственный, кто занимался такого рода спортом Академия была одним из последних оплотов профессиональных транжиров времени. Так случилось, что в их кругу преобладали образованные дураки, заблудившиеся в пустыне затхлой риторики и бесплодных занятий.

От одной пустыни к другой. Она вернулась на Спектор-стрит на следующий день, вооруженная фотовспышкой в дополнение к штативу и высокочувствительной пленке. В тот день поднялся ветер, и это был ветер арктический, ярившийся все сильнее оттого, что заблудился в лабиринте проходов и дворов. Элен направилась к номеру 14 и провела целый час в его оскверненных пределах, тщательно фотографируя стены спальни и гостиной. Она ожидала, что воздействие образа в спальне при повторном осмотре станет значительно слабее; этого не произошло. Хотя она старалась запечатлеть и целое, и детали как можно тщательнее, она знала: фотографии в лучшем случае будут лишь слабым эхом его бесконечного вечного рева.

Большая часть силы образа заключалась, конечно, в контексте. То, что на подобное изображение можно наткнуться в столь сером окружении, подозрительно лишенном таинственности, походило на обнаружение иконы в куче мусора: сияющий символ перехода из мира тяжкого труда и распада в некое более темное, но и более грандиозное царство. Элен с болью осознала, что глубину впечатления, вероятно, ей выразить не удастся. Она владела словарем аналитическим, насыщенным трескучими словами и академической терминологией, но прискорбно убогим в своей выразительности. Она надеялась, что фотографии, какой бы бледной копией подлинника они ни были, хотя бы намекнут на мощь изображения, даже если и не смогут передать это чувство, пробирающее до печенок.

Когда она покинула дом, ветер продолжал немилосердно дуть, но снаружи ее ждал мальчик — тот же самый ребенок, что сопровождал ее вчера, — одетый по-весеннему. Он гримасничал, стараясь удержаться от отчаянной дрожи.

— Привет, — сказала Элен.

— Я ждал, — доложил ребенок.

— Ждал?

— Энн-Мари сказала, что ты вернешься.

— Я собиралась прийти как-нибудь на неделе, — сказала Элен. — Ты мог бы прождать долго.

Лицо мальчика прояснилось.

— Ничего, — сказал он. — Мне нечего делать.

— А как насчет школы?

— Не нравится! — ответил мальчик, будто получение образования зависело от его вкуса.

— Вижу, — сказала Элен и пошла по периметру двора.

Мальчик шел за ней. На клочке травы в середине двора были кучей навалены несколько стульев и два или три мертвых деревца.

— Что это? — спросила она, наполовину адресуя вопрос себе самой.

— Ночь костров [2] Ночь костров, или Ночь Гая Фокса, — ежегодный английский праздник в ночь на 5 ноября. Отмечается провал Порохового заговора, когда группа католиков-заговорщиков пыталась взорвать парламент в 1605 году. Во время праздника жгут костры и сжигают чучело главы заговорщиков Гая Фокса. ,— сообщил мальчик. — На следующей неделе.