Александр Маро - Аластор

Впрочем, торговцы зачастую были и сами ловки в подобных операциях, иной раз вызывая удивление даже у самых беспринципных городских толстосумов. Одни были богаты, другие неистово стремились к этому – но и те и другие встречались у окрашенной в золото короны в надежде приобрести более, чем удастся потерять.

К центральным воротам вела старая дорога черной лентой бегущей вдоль бесконечных, удобренных нищим населением провинции, полям – с полевыми блокпостами и пограничной стражей. Она была и шире, и оживленней, чем та, по которой нынче тянулась дедова телега. Но пошлина, которую, не стыдясь, драли городские власти, сводила на нет все усилия Александра Ивановича, обогащая его лишь жалкими крохами, которые нет-нет, да и перепадали в особо бойкие дни базарной торговли. Здесь же давно знакомый отработанный годами механизм – с прикормленными чиновниками, опасной дорогой и потешной охраной в виде старого молчаливого Цыгана.

Наверное, подобные мысли посещали и Александра Ивановича, ибо он сделался совсем хмурым и, казалось, окончательно слился с угрюмой, чернеющей в опустившихся сумерках грядой. Словно чувствовал что-то; тревожно озирался по сторонам и вслушивался, ловя каждый вспыхнувший в глубине нависающих скал звук.

Вновь задребезжал фургон, под колесом хрустнул мелкий камень, и тихий треск, чуть всколыхнув тишину, вдруг взорвался громким и протяжным звуком выстрела. Вскрикнув, Цыган опустил голову, будто провалившись в глубокий, беспамятный сон и, беспомощно опустив руки, тихо повис на козлах.

– Санька, ложись! – гортанно крикнул дед и, схватив измочаленную плеть, резко хлестанул бичевой по тощему хребту старой клячи. Ошарашенное животное безумным галопом кинулось вперед; гужи страшно затрещали, фургон весь заиграл, издавая громкий срежет, а разложенный по сундукам и коробкам нехитрый скарб загромыхал, с шумом обваливаясь на пол. Сашка едва удерживался сам; вдавив голову в плечи и вцепившись одной рукой в металлический прут согнутый в нехитрую ручку, он, чуть живой от страха, слышал, как надрывно скрепят разболтанные колеса, перелопачивая тело грубой дороги, и как прошивают прохладный ночной воздух громкие звуки выстрелов, совсем рядом с тряпичным тентом фургона. Еще мгновение, и, казалось, измученная Алаида наконец вырвет их из плена разверзнувшегося ада, оставив позади этот чудовищный ночной кошмар, но страшный, поднявшийся будто из самой глубины земли грохот враз оборвал все надежды.

Старая изъеденная оводами лошадь, то ли не выдержав бешеного ритма, то ли скошенная одной из пуль, пущенной из холодного мрака, кубарем покатилась по пыльной дороге, чуть не перевернув на ходу фургон и с треском изломав упряжь. Грохот, лязганье, скрежет – все перемещалось в единой клокочущей какофонии, задрожало и тут же исчезло.

Сашка пришел в себя, только когда клубы пыли окончательно осели в жгучей и промозглой темноте. Он попытался приподняться, но знакомый, чуть приглушенный голос, одернул:

– Лежи тихо, – хрипло процедил дед, прижавшись спиной к опрокинутому бочонку вина.

Его напряженное, в ссадинах лицо мучительно выгрызало из тревожной пустоты глухой ночи звук тяжелых шагов. Дед прислонил палец к губам, давая понять, что нужно лежать тихо, и еще крепче сжав гладкое цевье винтовки, взял под прицел замшелую занавеску, прикрывающую полукруглый, вытянутый в арку вход в фургон. Сашка замер и весь превратился в слух.

Отдаленный шорох шагов неспешно наполнял безликое пространство звуками. Их было множество, они рождались будто из глубины, с самых пиков серых остроконечных скал, и медленно стекались к подножию. И вдруг среди них выделился один, самый отчаянный и жадный, заглушивший все остальные. Шумный топот чьих-то ног, неразборчиво и спешно гремящих по серым скальным жилам, в одно мгновение скатился вниз и тут же подскочил к фургону. Время будто остановилось в жутком предвкушении катастрофы; Сашка отчетливо слышал горячее дыхание деда, видел его глаза, застывшие от накатившего напряжения, и чувствовал, как в холодном воздухе тяжелеет непроглядная бездонная ночь. Она будто кралась к куску пыльной ткани, отделявшей салон фургона от внешнего мира, медленно и тихо, скрывая в себе всякое присутствие. Секунда, две, три… и вдруг резкий порыв сдернул ее в сторону, оголив заросшее густой щетиной темное лицо.

– Эх… да тут есть на чем руки погреть! – возбужденно прокатился по тишине сиплый голос.