Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла. Private Hell

– Пошли в мою комнату, – сказала Элис, буквально утаскивая его за руку.

– Только осторожнее, тут везде краска, предупредила она в последний момент, когда Макс уже успел наступить во что-то босой ногой.

Эта комната была большой и светлой. В середине стояла большая кровать с балдахином из белого щелка. Пол оказался усеян палитрами с разведённой краской, открытыми тюбиками и другими рисовальными принадлежностями а порой и совсем странными вещами. На подоконнике имелся самый настоящий советский проигрыватель. Поймав заинтересованный взгляд Макса, Элис достала из ящика пластинку «The Doors». Проигрыватель заскрипел и через пару секунд запел голосом Моррисона.

– Травы не хочешь? – спросила Элис, покачиваясь в такт музыке.

– Ты ещё спрашиваешь?!

Она достала с полки красивый расписной бонг.

– Впервые через такой курю. Обычно либо через бутылку, либо из трубки, как Герман приучил.

– Эта штука эстетичнее.

Эта трава оказалась лёгкой и ласковой, как волны на море в солнечный полдень. Максу казалось, что он парит на надувном матрасе посреди открытого океана, а вокруг лишь приятная пустота. Губы Элис нашли его, выводя из временного ступора. Ничего не говоря, она повалила Макса прямо на свежую палитру. Он был слишком расслаблен, чтобы сопротивляться. В этот момент ему думалось совсем о другом: «Современное искусство – совершеннейшая дрянь, кровавый понос, наполненный глубинным смыслом. Музыка в России – говно. Я уже устал это хаять. Лучше просто быть лучше их всех». Макс пытался запомнить мысль и обязательно донести её до Германа завтра утром.

Мозг включился, когда они с Алисой занимались любовью на залитом краской полу. Хотелось что-то возразить, но было явно лень. А столько всего хотелось сказать о нелепой наигранности их слов и движений.

Мёртвые вороны в сереющем небе над городом. Чёрные перья на коже асфальта. Разве у него есть кожа? Герман понимал, что его трясёт, что мысли его превратились в один сплошной поток из боли и смерти. Он не мог жить в своей голове. Ему хотелось пригласить туда всех, кто упрекает его в неправильности действий. Всех-всех-всех в собственную голову, как в камеру пыток или комнату страха. Сегодня нужно было притвориться нормальным, стать человеком, лицом без эмоций. Быть тем, кто просто сидит на заднем ряду за колонной. Универ нравился ему все прошлые годы, но к пятому курсу это выпотрошило его нутро настолько, что стало тошно смотреть в лица бывших друзей. Его физическое состояние оставляло желать лучшего. Прохожие на него пялились, но не так, как обычно. Словно на блаженного. Словно он произносил все свои мысли вслух. Так и есть – всё вслух шипящим несвязанным голосом. Холод сводил конечности. Он пошатнулся и упал в кучу листвы. Она мягко пружинила под телом, принимая его в свой п!

лен, – всё бы ничего, если бы не резкий запах гнили. Прелесть… – это от слова «преть». Мёртвая ворона оказалась совсем рядом с его лицом: печально открытый клюв с тянущейся оттуда ниточкой неизвестно чего, бельмастые глаза в красном ореоле и свалявшиеся перья, пропитанные запёкшейся кровью. Герман и ворона ещё долго смотрели друг на друга, наслаждаясь упадком и чёрной дырой Москвы.

Наконец Герман встал, отряхнулся и пошёл домой пьяной походкой трезвого человека. Настроение было окончательно испорчено. В институт идти не хотелось, так что пришлось возвращаться домой, туда, где Макс спит и видит десятый сон. С наступлением осени тот решил устроиться на работу, но Герман сказал, что это бесполезно, потому что денег у него и так достаточно: компенсация за смерть отца и ежемесячные проценты от дохода его фирмы. Не так много, но жить можно. Ему не хотелось отпускать друга в плен работы.

«Ты станешь одним из бесполезных рабов, – говорил он. – Лишишься способности думать и соображать. Мне когда-то уже довелось работать от звонка до звонка на моего батю. Так я приходил домой и тупо ложился с пивом перед телевизором, потому что больше ничего не мог делать. Я несколько месяцев не прикасался к гитаре, не читал книг, я даже не мог слушать какую-то слишком сложную музыку. Мне просто хотелось заработать денег для моих увлечений, к которым я на тот момент уже начинал терять интерес. Я отмотал свой срок в офисном рабстве, благополучно выйдя на свободу. Теперь у меня есть репбаза на дому – мечта любого музыканта. Боже, сколько же я в неё угрохал?!»

Дома пришлось стерпеть железный взгляд Элис (со вчерашнего дня она попросила называть её так всегда). Она ничего не сказала, просто молча убивала его глазами. Герман невольно позавидовал Максу, который может хоть под мостом жить, но никто ему слова поперёк не скажет, потому что не ждёт от него вообще никаких перспектив. Скоро о прогулах Воронёнка узнает Лукреция, а затем уже и матушка, тогда и начнётся мозгодробительное воспитание. Он навсегда связан с музыкой, она стала ему словно петля, которая губит и душит, но жить без неё невозможно. Герман осознавал, что ему никто не верит, но никто ещё не знает, какое секретное оружие у него есть.