Леонид Митин: Ночная госпожа

Изгнанник сел возле меня и пристально смотрел в мои глаза. Он был слеп, но сила его взгляда пугала меня. Он смотрел мне в душу, и перед ним я был наг и чист, как первый человек без листка. Я ощутил себя беспомощным, слабым ребенком, пустым и ничтожным перед ним. Я дрожал. Мое сердце почти не билось, отдавая каждый удар с особой осторожностью. Дыхание было беззвучным, словно затаившимся, чтобы не нарушить тишину и не спугнуть жертву. Я был этой жертвой. Я боялся его как дикого зверя. Я любил и обожал его. Мое сердце наполнялось радостью, ибо я мог служить ему. Я был его рабом, которого он мог терзать, но не делал этого. Вся моя боль была в его глазах, вся моя власть находилась в этой слепоте, и все мое блаженное спасение отражалась в моей бездне.

Его спутница стояла рядом и смотрела на действие. Ее глаза стали наливаться кровью, а лицо, скрытое капюшоном, издавала тихий звук, похожий на рычание алчущего крови зверя. Она получала наслаждение от любого зрелища унижения смертных людей, хотя и сама не могла хвастать долголетием. Об этом можно было судить по ее костлявым, иссохшим рукам, на коже которых виднелись следы чумной болезни и перенесенной оспы.

Как только я очнулся, то с меня будто спал камень, который топил меня и тянул вниз. Я чувствовал себя моложе, в смятении, которое свойственно молодым людям в моменты, когда они что-то делают впервые, особенно, если речь идет о грехе и потворстве своим слабостям. Свеча мерно горела, создавая ровные тени, будто ее не касается все, что происходит вокруг. Я очнулся в новом мире, но это был ад совершенно другой планеты.

– У вас сегодня день рождения. Не стоит пренебрегать дарами, особенно столь скромными от верных друзей. Посмотрите, какой вы на самом деле, но внутри вас величие, что невозможно измерить, ни одним из человеческих мерил.

– В душе вашей томится ненависть, жадность, презрение, любовь, милосердие. Вы спотыкаетесь, сомневаетесь, а потому вы создаете из себя то, что привнесено вдохновением. Мой господин желает, дабы я смиренно предложила вам небольшой подарок. Вы его не заслуживаете, но есть Воля и не нам решать абсолюты и движения звезд. Что ж, примите мой скромный дар – с этими словами ведьма нагнулась ко мне и посмотрела на меня. Ее глаза взорвались кроваво-красными, желтыми и оранжевыми красками. Взгляд, преисполненный гнева, жажды, величия добродетели и вечного смирения проникал в меня все глубже до тех пор, пока наша бездна не стала единой. Я погрузился в сон.

Все кровопролитные войны ведутся ради крови, только крови. Человек не станет сознаваться перед богами, будто делает это ради крови, смерти, страдания других себе подобных. Человек прикроется и богами, и мудростями о доблести, о подвигах, о славе, чтобы скрыть в шелках и пурпуре жажду крови. Откуда таковая проистекает, сказать трудно, да и не мне о том говорить, но мне кажется, что все дело в проклятии человека – в его страстях.

С крутого обрыва было видно, как эти грешники копошатся в делах мирских, преумножая власть безымянного на этой земле. Они улыбаются, поют песни, кои оскверняют лик великого Отца. Женщины, старики, дети – отродья, кои доныне не были преданы очищению. Их охраняют, этот скот, молодые юноши, угнавшиеся за раздуваемыми ветром безымянного юбками. В похоти и страсти сгнил сей поселок. Я наклонился, взял горсть земли, вдохнул ее аромат, затем повернулся к своим братьям, вознеся руки к небесам:

– Пребывайте во славе моей, восславьте имя того, кто не будет забыт, кто вечен. Хвала господину, научившему сию руку держать меч, а пальцы сие – войне! Убивайте всех, Творец узнает своих.

Каждый воин дал обет молчания, и безмолвная толпа, алчущая крови зверей, сама им уподобилась, спускаясь с обрыва, подгоняемые страхом, исходившим от деревни зловонным туманом. Как только они увидели нас во всем великолепии скромных одежд, но преисполненных святым духом, мчавшихся, словно гнев сверхчеловека, ничтожные дрогнули. Они послали защищаться всех, кто мог держать оружие. Будто что-то хоть раз смогло бы дерзнуть и защититься от света истины. Мы сошлись, как две волны пламени – молчания и аскезы против суеты и порока.

Как только мы обагрили свои туники и лица кровью, как только насытили наши мечи и посохи тленом этих диких отступников, похотливыми семенами обагрили мы мечи свои. Сколь упоительно, сколь сладко чувство крови еретика. Я резал детей, словно сочные фрукты, и они падали в стенаниях – сладкой музыки праведных воинов – будто гнилые колосья на чистых полях господина. Он был с нами, он пил их кровь вместе с нами, и от этого мы становились горячее. Его святой огонь проникал в наши души, завладевал нашими телами, и мы сражались свыше всяких сил. Мы разрубали, дробили, превращали кости в пыль. Стенания, боли и смерть – вот достойная кара за суетливые мирские блага, за ересь и невежество. Братья рубили в неистовстве святейших воинов-мучеников. Если ломался посох, то рвали плоть еретика зубами, руками, топтали ногами. Если ослабевали руки, то их отсекали и сражались ими. На моих глазах были съедены несколько еретиков. Да будет их больше во веки веков. Мы всех отправим в небытие.