Энн Райс: Кровавый гимн

За все время моих скитаний я не встретил никого, кто ненавидел бы меня так, как Пэтси ненавидела Квинна. Всю ненависть, на которую только была способна ее душа, Пэтси перенесла на сына. Кто способен оценить такое по достоинству? Ах да. Моя собственная мать, которая благодаря мне приняла крещение Кровью, попросту мной не интересовалась, и в той или иной степени так это было всегда. Это, конечно, ненавистью не назовешь. Но о чем это я?

Так вот. Я встретил Квинна и поделился с ним своей Кровью. Момент близости. Печальный и волнующий. Моя сила передавалась Квинну. В этот короткий промежуток времени он принадлежал мне. Я видел его запутавшуюся доверчивую душу, видел, как ее похитили с помощью Обряда Тьмы. Видел, как отважный, непреклонный Квинн старается отыскать смысл в том, что с ним произошло.

Наша необузданная творческая энергия.

Я любил его. Легко и нежно. Никакой жажды обладания, никаких приступов похоти и сопутствующего всему этому опустошения. А потом он обрел Мону, и, наблюдая за ними, я получал такое удовольствие, что жажда крови отходила на задний план.

Я думал обо всем этом, когда шел к своему дубу, мечтал и вплетал в мечты поэзию. Я вырывал из украденных стихов куски и украшал ими свои грезы: «Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста… как чиста моя любовь». Разве у меня не хватает воображения? Разве не могу я помечтать? «Положи меня, как печать, на сердце свое».

Что из того, что я уловил запах смертного? Ферма Блэквуд – цитадель смертных. Кому какое дело, если Лестат, которого они с такой радостью приняли у себя, решил прогуляться? Но кто-то из них решил присоединиться ко мне. Я перекрыл доступ к своему сознанию. «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и нет на тебе ни единого пятнышка».

Я подошел к своему дереву, ощупал рукой ствол.

Она была там, сидела на толстом корне и смотрела на меня снизу вверх. Ее белый халат был в пятнах засохшей крови, бейджик на кармане висел криво. Изможденное лицо, огромные голодные глаза. Она поднялась к моим ждущим рукам.

Я обнял ее, обнял это мягкое, горячее существо – и душа моя открылась.

– Люблю, люблю тебя, как никогда не любил. Моя любовь превыше мудрости, отваги, выше хваленого зла, любых сокровищ, выше самой Крови. Люблю тебя, сероглазая моя, всем своим робким сердцем, которое, оказывается, у меня есть. Драгоценная моя, моя волшебница, посвященная в тайны медицины, моя мечтательница, позволь, я только обниму тебя, поцеловать я не осмелюсь, не посмею…

Она встала на цыпочки, языком раздвинула мои губы…

«Хочу тебя, хочу всей душой. Ты слышишь меня? Ты знаешь, какую бездну я преодолела, чтобы прийти к тебе? В моей душе, кроме тебя, нет бога. Я принадлежала ненасытным духам, принадлежала монстрам, сотворенным из моей плоти и крови, я принадлежала идеям, формулам, великим замыслам, но теперь я принадлежу тебе. Я – твоя».

Мы легли на траву под кроной дуба на краю кладбища, где нас не могли увидеть звезды.

Я хотел ее всю, ласкал ее тело под жесткой хлопчатобумажной тканью, ее узкие налитые бедра, ее груди, ее бледную шею, ее губы, ее влагалище, такое влажное и ждущее прикосновения. Мои губы впились в ее горло, осторожно, так, чтобы только почувствовать, как пульсирует ее кровь, а пальцы доводили до оргазма. Она прижалась ко мне, застонала, тело ее напряглось… А потом она кончила и безвольно опустилась на мою грудь.

Кровь ударила мне в голову, застучала в ушах. Я хотел ее.

Но не двигался.

Мои губы прижались к ее лбу. Биение крови в моих венах причиняло боль. Эта боль достигла вершины одновременно с ее страстью. По мягким очертаниям ее губ и щек я постиг всю меру удовлетворения и покоя, а ночь еще была темной, и звезды тщетно пытались пробиться сквозь полог листвы над нами.

Она провела рукой по моему плечу, по груди.

– Ты знаешь, чего я хочу от тебя, – сказала она своим чудесным низким голосом, боль и отчаяние придавали ее словам особую выразительность. – Я хочу получить это от тебя, и я хочу тебя. Я перебрала в уме все благородные причины, чтобы отказаться от этого. Я выложила перед собой все нравственные аргументы. Мой мозг превратился в исповедальню, в кафедру, в нижние ступени портика, где собирались философы. Мой мозг был форумом. День за днем до полного изнеможения я работала в отделении экстренной помощи. Лоркин училась у меня, я – у Лоркин. Для Оберона и Миравиль мы создали специальные программы обучения. Ночами мы обговаривали предложения и формулировки, в которые их можно было бы поместить, чтобы их коллективное благополучие было институализировано, чтобы отношение к ним было благожелательным, чтобы стимулировать их… Но моя душа, моя душа оставалась непреклонной. Моя душа жаждет этого чуда! Моя душа стремилась к тебе! Моя душа всегда была с тобой. – Она вздохнула. – Моя любовь…