Виктория Карманова - Молчание Соловья

Так началась его новая жизнь.

Соседи с осуждением смотрели ему вслед, когда он рано утром в своем пижонском спортивном виде пробегал мимо, направляясь в ближайшую кленовую аллейку, ритмично дыша и правильно размахивая руками. С их точки зрения утренние пробежки были несовместимы с ощущением утраты близкого человека.

Примерно через неделю здорового и активного образа жизни Паляев, вернувшись с пробежки, не стал идти в душ и заваривать кофе. Простояв минут пять на кухне и разглядывая приобретенный кофейный сервиз, он с холодным спокойствием разбил об пол одну за другой шесть миниатюрных чашечек с перламутровым отливом и ушел к себе в комнату. Так и не сменив одежды, он упал на диван и пролежал очень долго, до темноты, уставившись неподвижным взглядом в потолок.

А на следующее утро сосед Петюня из седьмой квартиры, собирая по кустам аллеи пивные бутылки, вновь увидел Паляева на черной от сырости асфальтовой дорожке и неодобрительно покачал ему вслед головой, цыкая языком сквозь желтые прокуренные зубы.

В конце концов, Иван Тимофеевич научился готовить, причем довольно сносно, и втянулся в утренние пробежки. Он обставил свою одинокую жизнь вдовца целой системой тщательно соблюдаемых ритуалов. Здесь были и недурно сваренный по всем правилам молотый кофе, и ежедневно непременно свежие до снежного хруста футболочки, в которых он, выйдя из душа, направлялся на кухню, и прогулка в киоск «Роспечати» за пачкой новых газет и журналов.

И выбить его из проложенной им же колеи не смогло даже неожиданное сокращение штатов на работе и вынужденный уход на пенсию – за полгода до положенного срока.

И засыпать он стал снова спокойно и быстро, и не казалось ему уже больше, что кто-то ходит по темной пустой кухне мягкими, еле слышными шагами и позвякивает посудой в буфете.

Но иногда вечерами его охватывало чувство смутного беспокойства, и тогда он долго стоял у окна, глядя, как в оранжевом закатном мареве плавает над крышами домов живое ртутное солнце.

Солнце ныряло в конец проспекта. Большой город погружался в фиолетовую тьму, расчерченную огнями многоэтажек и электрическими потокам автострад, а Паляев продолжал стоять у окна, не включая в комнате свет. И больше всего угнетало его то странное обстоятельство, что глухая нарождающаяся тоска никак не была связана ни с уходом жены, ни с его вынужденным и поздним одиночеством. Казалось ему, будто он должен был сделать давным-давно что-то очень важное, но забыл, что именно, и никак не может вспомнить.

Трудно поверить, однако за всю свою жизнь Иван Тимофеевич Паляев так и не испытал ни нужды, ни желания выехать из своего города дальше дачных поселков хотя бы на несколько дней. И дело не только в том, что он был домоседом. Причиной тому являлся и сам Нурбакан, его всепоглощающая многоликость, самодостаточность и полнота. В этом городе Паляев находил для себя все то, что поддерживало его интерес к окружающему миру, и все то, что, в свою очередь, удовлетворяло бы этот незатейливый интерес.

На многие километры раскинулся Нурбакан вдоль извилин Реки по ее правому, самому отвесному берегу. Здесь, воспевая дух воинствующего урбанизма, сверкали зеркальные небоскребы деловых центров и высотки современных жилых комплексов. Левый, более пологий берег, покрывала паутинная сеть автомобильных развязок, заправочных станций и постов дорожно-патрульной службы. Берега соединяла длинная, словно парящая в воздухе железобетонная дуга широкого автомобильного моста, по которому весь световой день сплошным потоком двигались машины.

С самой верхней точки моста открывался вид на речной порт, своими размерами сам напоминавший небольшой город. Словно огромный дикобраз, щетинился он иглами грузовых кранов, не зная покоя ни днем, ни ночью, переваливая тысячи тонн металла, цемента, угля и зерна. Десятки ангаров, складов, огромных резервуаров складывались в целые кварталы и районы со своими улицами и перекрестками, по которым без устали сновали вагонные и автомобильные составы, автопогрузчики и прочая мудреная техника.

Справа от моста, выше по течению Реки, открывалось взору великолепное здание речного вокзала. У его причалов, словно огромные остроносые айсберги, покачивались на мелкой волне девятипалубные круизные лайнеры, снисходительно терпя соседство с туристическими теплоходами попроще и снующими во все стороны юркими рабочими катерками.