Виктория Карманова - Молчание Соловья

«Это последний шанс, – подумал Водопьянов, – надо рискнуть. Главное – правильно рассчитать силы и не растратить лишнее».

Он положил снимок на стол и, продолжая всматриваться в него, сжал пальцами виски и забормотал еле слышно на каком-то удивительном языке, где в словах почти не было гласных звуков.

Минут через пять настольная лампа, несколько раз мигнув, погасла окончательно, маятник больших настенных часов в приемной остановился, зависнув в невообразимом положении, а фотоснимок озарился изнутри мрачно-красным светом. И в этом свете лицо Стефании неуловимо преобразилось. Его черты заострились. Линии губ стали тверже и требовательней.

Но самые большие изменения претерпел ее взор – словно огромная черная птица резко расправила крылья. Тяжелый и демонический, страстный на грани самоуничтожения, взгляд ее летел вперед, как стрела, сметая все преграды, настойчиво требуя, жаждая невероятных событий, пусть даже несовместимых с самой жизнью.

Натолкнувшись на этот взгляд, Водопьянов на долю секунды почувствовал себя мальчишкой, о чем впоследствии старался не вспоминать.

Он резко отшатнулся назад и судорожно вздохнул. Лампа на столе вновь загорелась кабинетным светом, часы в приемной ударили одиннадцать раз. Снимок потускнел и приобрел прежний вид.

Водопьянов медленно и осторожно, словно боясь обжечься, сложил все фотографии обратно в папку и завязал тесемочки тугим узлом.

Вот оно что. Девчонка-то непроста. Редкостный экземпляр. Какие скрытые силы! Какая дремлющая мощь! Такая действительно может пробиться к Гудвину через барьеры Пустоты. И что тогда? А тогда – снова неопределенность. Но – Неопределенность, которая может стать союзником.

Водопьянов встал и снова закружил по кабинету, бесшумно скользя по шелковому турецкому ковру. Вернулся к столу, открыл шкатулочку с сигарами, выбрал, повинуясь скрытым мотивам, одну из шести. Достал из отдельной коробочки гильотинку (он не любил носить ее в кармане), уверенным движением отсек сигаре шапочку, сделал «холодную» затяжку, оценивая вкус незажженного табака, а затем – закурил.

Он долго сидел в кресле, прикрыв глаза, окутанный призрачным сигарным фимиамом. Могло показаться, что Водопьянов дремлет. Но он не спал – он думал.

Шло время. За окном занимался слабый рассвет. Столбик холодного пепла с потухшей сигары отломился и упал на ковер, рассыпавшись невесомой серой пылью.

Когда первые солнечные лучи окрасили теплым розовым светом верхние этажи небоскребов, Водопьянов открыл глаза. Во взгляде его, остром, как бритва, и темном, как омут, не было ни тени сна.

«Интересно. Очень интересно… – произнес он, улыбнувшись одними губами, – а что, если…».

Но он не договорил. Ощутив легкий, волнующий трепет зарождавшейся надежды, Водопьянов резко оборвал фразу, не желая спугнуть ее даже звуком собственного голоса.

Иван Тимофеевич Паляев не относился к категории тех людей, которые страдают избытком самомнения. Причиной тому были не только его весьма обычная внешность и скромные запросы, но и обыденность, стандартность сопровождавших его жизнь обстоятельств.

Школу он закончил так себе, средне, и пошел работать на завод слесарем. Когда познакомился со своей будущей женой Надей, решил, по его собственным словам, немного подтянуть интеллект и поступил заочно на юридический. Он хотел, чтобы жена гордилась им. Но та была женщиной сердобольной и понимающей. Будучи не в силах наблюдать мучительный процесс усвоения Паляевым основ юриспруденции, Надежда Петровна убедила мужа в том, что любит его такого, какой он есть. И Ивану Тимофеевичу нет необходимости забивать себе голову «китайской грамотой». Впрочем, поискать другую, более интересную работу, уточнила супруга, тоже бы не мешало.

Так Паляев годам к сорока оказался на таможне Нурбаканского порта, сначала в скромной должности простого инспектора отдела специальных таможенных процедур, а затем потихоньку дорос до старшего.

Рост этот проходил нелегко. В коллективе он всегда оставался чужаком, слыл замкнутым, некомпанейским и молчаливым, разделявшим корпоративный досуг своих коллег исключительно по долгу службы. Товарищи по работе, после ряда неудачных попыток растормошить Паляева, оставили его в покое и общались с ним исключительно по существу дела.

И все же новая работа очень понравилась Ивану Тимофеевичу, как и понравился ему непрерывный металлический лязг портового терминала, илистый запах речной воды и огни больших судов, стоящих на рейде. Каждый день вместе с другими инспекторами он поднимался на борт судов, что прибывали в порт Нурбакана из далеких стран, и открывал границу. Главный инспектор отдела, для своих – Тарасыч, усаживался в кают-компании за чтение судовой документации, а Паляев, вооружившись фонарем и другой нехитрой досмотровой техникой, проверял жилые каюты, осматривал машинное и грузовое отделение, привычно делал замеры топлива и масла, заглядывал в огромные темные трюмы, где мог бы поместиться целый дом в несколько этажей. Потом возвращался в кают-компанию и докладывал Тарасычу: «Порядок на судне». Инспекторы и члены команды пожимали друг другу руки и говорили «О кей!». Паляев сходил на берег по трапу, оглядывался назад и вдыхал полной грудью речной воздух.