Джейсон Мотт - Исцеляющая

Мейкон уговаривал жену не волноваться. Он каждый день убеждал ее, что все окончится просто замечательно, что она делала и делает все правильно. Он изо всех сил старался, чтобы она перестала винить себя в смерти первенца, и временами ему это даже удавалось. Тогда Кармен верила, что не она обрекла свое дитя на гибель. В такие дни она чувствовала себя легче, чем накануне. Не так раздражала чья-либо манера водить машину или грубость окружающих. Она могла целый день наблюдать за чужими детьми и быть счастливой за них и их родителей. Смотреть на них, улыбаться и думать, что мир, в общем-то, не так уж отвратителен.

Однако, когда эти дни проходили (а они всегда проходили), Кармен опять просыпалась по утрам с именем малыша на устах, малыша, не дожившего до своего первого рассвета, – Джереми.

Он родился ранним вечером и почти всю ночь провел в инкубаторе, пока сама Кармен находилась без сознания. Приходя изредка в себя, она всякий раз спрашивала о сыне. Медсестры отвечали, что все в порядке, улыбались, ласково похлопывали ее по руке и уговаривали не волноваться. Но когда она увидела свою плачущую мать, то сразу поняла: ребенок умер.

Ей захотелось зареветь. Громко завизжать. Однако вместо этого она опустила веки, перестав цепляться за реальность, и позволила лекарству погрузить себя в глубокий, беспросветный сон.

Кармен разбудил плач матери. Та сидела в уголке палаты и смотрела на дочь опухшими от слез глазами, ее губы дрожали. «Он ушел до рассвета», – таковы были первые слова, сказанные матерью. Та промокнула платочком уголки глаз, не сводя взгляда с дочери. И Кармен тоже заплакала. Это был странный плач. Она чувствовала пустоту и онемение во всем теле, будто со стороны смотрела на себя, оплакивающую потерю ребенка. Следующее, что она запомнила, был муж. Он вошел в палату, встал у койки, посмотрел на Кармен.

– Все будет хорошо, – произнес он с каменным лицом и погладил ее по руке.

– Не будет, – ответила она.

– Мы справимся.

– Не справимся, – покачала головой Кармен.

И она оказалась права. Не прошло и года, как все рухнуло. Однажды он вернулся домой с работы, вошел на кухню и замер. Кармен сидела в гостиной и наблюдала за мужем… Глядя поверх ее головы, он произнес:

– Я ухожу к матери.

Потом, опустив глаза, точно нашкодивший ребенок, добавил:

– Мне кажется, я должен объясниться.

– Не надо, – сказала Кармен.

– Ты ни в чем не виновата.

– Знаю.

– Просто… Слишком много всего накопилось, мне этого не вынести. Не могу больше.

– То есть собираешься взвалить все на мои плечи?

– Нет, но… Может быть, если я уйду, тебе будет легче?

– Не будет.

И все закончилось.

Шесть лет она перебиралась из города в город, работая учительницей. Кое-как терпела учебный год, а когда он заканчивался – уезжала прежде, чем ей начинали сниться лица ее учеников. Пока наконец судьба не занесла Кармен в школу (если это можно было назвать школой) городка под названием Стоун-Темпл, где жил шериф Мейкон с дочерью Эйвой. Там совсем скоро ее рана начала затягиваться, и Кармен смогла вновь улыбаться и радоваться жизни.

Теперь она опять была беременна, тело болело не переставая, и хотя доктор твердил, что все будет отлично, Кармен в глубине души знала: это не так. Она в любую минуту могла потерять ребенка, как уже случилось однажды.

Осень наступила внезапно, застав людей врасплох. В четверг Стоун-Темпл проснулся и обнаружил, что деревья пылают золотом и багрянцем. Ночью ударили заморозки. По мнению Эйвы, это было прекрасно. Лето она никогда особенно не любила. Осени и зиме, в отличие от иных времен года, свойственно было некое спокойствие. Когда температура воздуха падала, листья дружно желтели, а перелетные птицы становились на крыло, радостная Эйва вприпрыжку бежала в школу.

А еще осенью проходила ярмарка. Эйве было всего шесть лет, она еще ни разу не бывала на осенней ярмарке, хотя из разговоров знала, что это – нечто совершенно волшебное и потрясающее. Когда отец объявил, что в выходные они поедут на ярмарку, Эйва от волнения едва смогла заснуть. Она полночи ворочалась в кроватке, а когда закрывала глаза, то видела огни чертова колеса и слышала крики людей в диковинных шляпах: «Подходите! Испытайте свою удачу! Выиграйте приз!» Ей мерещились чудесные звери: лев со змеей вместо хвоста; одетая в костюмчик обезьянка, сидящая за столом и пьющая чай… Эйва чувствовала запахи сахарной ваты и шоколада. Словно сказка обрела плоть и вкус, остающийся на языке.