Джейсон Мотт - Исцеляющая

– Во всяком случае, ты понимаешь, о чем я.

Эйва, конечно же, понимала, хотя ни за что бы в этом не созналась. Поняла практически сразу же после того, как очнулась в больнице. В тот день она почувствовала себя настолько хорошо, что смогла самостоятельно подняться с койки и пойти в ванную. Отец бросился ей помогать, но дочка вполне унаследовала материнское упрямство. Оттолкнув протянутую руку, она медленно, будто улитка, доплелась до ванной комнаты, в то время как Мейкон следил за каждым ее шагом, готовый в любой момент вскочить и поддержать.

– Со мной все нормально, – объявила она тогда отцу, открывая дверь ванной.

Запершись, подошла к раковине. Несколько шагов вымотали ее настолько, что Эйва почти забыла, зачем пришла. Сопя, склонилась над раковиной. Потом, затаив от страха дыхание, подняла голову и посмотрела в зеркало. Там отражалась какая-то незнакомка.

У девочки в зеркале был облик Эйвы, но кожа слишком сильно обтягивала кости лица. Скулы, и так довольно острые (еще одно «наследство» от матери), казались теперь каменными выступами, торчащими из скалы. Темная прежде кожа поблекла, сделалась сухой, шелушащейся и выглядела так, словно вот-вот лопнет и из трещин потечет кровь. Будто лицо обветрилось на морозной вьюге, если не чего похуже. Щеки и лоб усыпаны были какими-то пятнами. Короче, вид до того странный, что Эйва даже задумалась, не мерещится ли ей это.

А еще она подумала, что хуже уже ничего не может быть.

Выписавшись, Эйва в глубине души надеялась, что тот зазеркальный двойник исчез навсегда. Однако Уош, в полном соответствии со своей честной натурой, подтвердил то, что она и сама знала: ничего, по существу, не изменилось.

Казалось, сверчок глядит на них в упор. Из тьмы широкого ночного мира, объемлющего траву и деревья, звучало тихое пение других сверчков. Удивительно, как такие крошечные существа могут так громко заявлять о себе миру! Их песня становилась все громче, затопляя уши Эйвы и Уоша, заглушая слова – еще не произнесенные, но которые – подростки знали об этом – следовало произнести. Слова о том, что произошло в день осенней ярмарки под развалинами силосной башни.

– Наверное, он больной, – сказал Уош, глядя на безмолвного сверчка. – Иначе не приблизился бы к нам, – мальчик склонился над насекомым, которое даже не пошевелилось. – Точно, больной. Или раненый. Знаешь, как отличить самца от самки? Это легко: стрекочут только самцы.

– Что ты несешь, Уош? – Эйва зябко сложила руки на груди, чувствуя охвативший ее холодок.

– Ну, извини, – ответил Уош.

Он осторожно поднял сверчка. Насекомое сидело у него на ладони словно изящная черная статуэтка. Удрать сверчок не пытался, лишь неловко завозился.

– У него лапка сломана, – сказал Уош, протягивая ладонь к Эйве.

Повисла тишина, пропитанная требовательным любопытством и жаждой ответа на каверзный вопрос, засевший у них в головах. Был только один способ получить ответ.

– Ты всегда это умела? – выдавил Уош.

Эйва раскрыла ладонь, и мальчик пересадил туда сверчка.

– А это важно? – поинтересовалась она. – Это что-то во мне меняет?

– Если ты считала, что должна хранить тайну даже от меня, получается – ты не такая, какой я тебя представлял. Вот и все.

– Мне просто очень хотелось, чтобы ты выздоровел.

Несколько секунд Эйва смотрела на насекомое. В тусклом свете, падавшем из дверного проема, его глянцевитая спинка блестела, как речной голыш. Честно сказать, Эйва не знала, что теперь с ним делать. Она взглянула на Уоша, словно прося подсказки, но тот лишь тупо таращился карими глазами из-под растрепанных каштановых волос.

Тогда Эйва медленно сжала ладонь. Сверчок задергался, пытаясь выбраться между пальцами. Девочка старалась не сжимать кулак слишком сильно, чтобы не раздавить насекомое.

– И что теперь? – прошептала она.

Уош молча пожал плечами.

Эйва кивнула. Зажмурилась и постаралась хорошенько представить существо, сидевшее у нее в руке. Постепенно из темноты в ее голове начал возникать сверчок. Маленький, блестящий, угловатый. Она принялась думать о его сломанной лапке и о том, что сверчок должен выздороветь.

Воображаемый сверчок сделался огромным, поглотив все ее внимание. Затем отступил в темноту, и на его месте появилось нечто напоминающее чертово колесо, пылающее в ночи. Запахло сахарной ватой и яблоками в карамели. Эйва вдруг стала совсем маленькой и почувствовала, что кто-то несет ее на плече. Этот кто-то пах отцом: потом, солидолом и земными заботами. Эйва поняла, что увязла в воспоминании. В чем-то выплывшем из глубин сознания, в чем-то связанном с осенней ярмаркой, куда они всей семьей ходили еще до того, как умерла мама.