Сергей Смирнов - Плагиат Хоффмана

В коридоре темно и мрачно. Хропп держит лампу, Хоффман идет за ним. Они останавливаются одновременно.

— Итак, ты понял, — говорит Хоффман. — Передашь ему эти книги и несколько минут поговоришь с ним. Безразлично, о чем. Я буду ждать.

Хропп кивает с мрачным, обычным для него, видом, нажимает потайной рычаг и оказывается на лестнице. Огонек лампы обрисовывает его плечи и голову, освещает неровные стены. Стена смыкается, как вода. Хоффман курит сигару, роняя пепел на пол. Снова появляется Хропп.

— Ты говорил?

— Да, хозяин.

— Может быть, ты говорил недостаточно громко?

— Я едва не охрип и перепугал Ваба.

Хоффман усмехается. Монбризон лжет: там ничего не слышно, стены надежны, как Ваб.

— Хропп… Ты не боишься ада?..

Они уходят. Едва затихают звуки шагов, как из другого конца коридора появляется человек. В руках у него — потайной фонарь с задвижкой. Луч фонаря скачет по полу и стенам и замирает там, где только что беседовали Хоффман и Хропп. Человек неуверенной рукой ищет рычаг. Стена внезапно проваливается. Человек входит, добирается до металлической двери и долго осматривает ее. Прислушивается. Потом выходит. Тень его, упругая, как кошка, снова скачет вдоль стены, потом коридор снова погружается в беспросветный мрак.

У Марианны Леви узкие руки, тонкие брови, темные глаза. У нее фиолетовые волосы. Марианна Леви знает себе цену: она родилась и выросла в предместье, потеряла родителей, работала служанкой и прачкой, попала в бордель, и там началось ее возвышение. Ее расположения добивались. И она поднималась все выше и выше, пока не стала второй дамой королевства. Первая дама — сама королева. Из-за Марианны Леви дрались на дуэлях студенты и офицеры, поэты и министры, из-за нее стрелялись, бросали жен и детей. Но не было среди них ни одного, кто мог бы похвастаться взаимностью. Единственный человек, которого она почти полюбила

— казнен. Или умер на чужбине. Или заточен в подземелье. Марианна Леви — жестокий ребенок, узнавший правила взрослой игры.

На приеме у принца Хоффман прочел несколько новых стихов. Стихи были хорошими, но отнюдь не гениальными. Впрочем, это позволило Хоффману не сосредоточивать внимание общества и его высочества на своей персоне. Это позволило Марианне Леви быть милостивой с ним.

— Лаупгейма, конечно, можно не слушать, но у него огромный опыт и безошибочное чутье. Конечно, он уже стар и выпивает безо всякой меры…

— С Лаупгеймом можно поспорить: то, что он принял за стиль Монбризона на самом деле является стилем эпохи. Стиль молодых поэтов отличается от стиля стариков. Возможно, Лаупгейм просто отстал от жизни.

— Конечно, это не лишено смысла. Но ведь речь, насколько я понимаю, идет об индивидуальных особенностях письма.

— Вы хотите сказать, что Лаупгейм прав?.. Но это означало бы, что я пользуюсь никому не известными стихами Монбризона. Простите, но для меня это звучит слишком оскорбительно. Разсе мои стихи не публиковались раньше?

— Я не хотела вас обидеть, — Марианна касается рукой руки Хоффмана. — Я просто хотела бы разобраться во всем. Самостоятельно.

Хоффман вздрагивает от прикосновения.

— Следовательно, вы все-таки подозреваете меня в том, что я…

— Нет, — Марианна Леви едва заметно улыбается своими выразительными губами. — Возможно, вы сами себя подозреваете… Скажите, вы действительно не были знакомы с Монбризоном?

— Конечно, мы были знакомы. Но это еще не повод обвинять меня в… в подражательстве.

— Тем не менее, Лаупгейм обвиняет. И делает это вовсеуслышание, везде, где появляется, везде, где находится хотя бы один человек, готовый его слушать.

Принц выражает неудовольствие. Ему не нравится интимный характер их беседы. Ему не нравятся также некоторые вольности в поведении этого выскочик, баловня судьбы. Марианна Леви оставляет Хоффмана на попечение графа Хеллерупа и Лефевра.

— Быть кумиром не так-то просто, дружище, — говорит Лефевр. — Сегодня от вас ожидали большего.

— Я работаю над одой, — отрывисто отвечает Хоффман. — Она дается мне нелегко.

— Желаю удачи. Помните, что угодить королю еще труднее, чем принцу. Все ждут от вас нового шедевра.

Хоффман кланяется, ощущая, как в груди поднимается глухая ненависть. Теперь он куда лучше понимает Монбризона, враждовавшего с высшим светом. Марианна Леви улыбается ему издалека — одними глазами.

Хоффман вошел к Монбризону, когда тот, лежа на кровати, в сотый или тысячный раз рассматривал потолок.