Сергей Смирнов - Плагиат Хоффмана

— Вы — тоже, Хоффман. Потому, что я еще нужен вам. А когда стану не нужен…

Хоффман резко поднялся.

— Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

— Только в свободе.

— Я пришлю вам шампанского и фруктов! — сказал Хоффман, и вышел.

Закрылась дверь. Хоффман выругался, сжав кулаки. Ваб испуганно втянул голову в плечи, но Хоффман быстро прошел к выходу, поднялся по лестнице, нашел рычаг механизма. Стена провалилась, Хоффман глубоко вздохнул несколько раз. В конце коридора от стены отделилась бесшумная тень и двинулась за Хоффманом по пятам. Тень растворилась, только когда Хоффман вышел в коридор, который вел в апартаменты.

На следующее утро Хоффман сидел у себя в кабинете и мрачно рассматривал две пригласительные записки: одна была от семейства Шоккемолле, другая — от графа Хеллерупа. Хоффман вызвал звонком одного из секретарей и велел заготовить письмо старику Шоккемолле с извинениями.

— "Я глубоко признателен, но по причинам, от меня не зависящим, вынужден отклонить ваше приглашение…" — что-нибудь в этом роде, — проговрил он.

— Все будет в порядке, — ответил тот. — Я напишу так, что они не найдут причин для обиды.

Хоффман с интересом взглянул на него.

— Что-то мне незнакомо ваше лицо… Как вас зовут?

— Квоке, сударь. Я только вторую неделю у вас.

— Хорошо, Квоке. Я велю, чтобы Хропп почаще присылал вас ко мне. Возможно, я сделаю вас личным секретарем по переписке.

Квоке удалился с глубоким поклоном. Хоффман вызвал Хроппа.

— Кто этот новый секретарь — Квоке?

— Студент-недоучка. Его приняли по протекции от принца.

— Это значит — от Лефевра, — проговорил Хоффман. — Да, теперь я вспомнил. Пусть этот Квоке разбирает мою корреспонденцию. Слышишь?

Хропп мрачно кивнул.

— А ты последи за ним.

На этот раз кивок Хроппа был более энергичным.

Дворец Хоффмана стоял среди пустынной мрачной равнины, в нескольких милях от города. Вокруг дворца был парк. По парку протекал ручей, образовывавший пруд. Вокруг пруда были сооружены деревянные и каменные беседки, к которым вели хорошо утоптанные дорожки. Слуг во дворце немного, все они — надежные, проверенные люди. И дворец, если в нем не было гостей, всегда казался пустым и заброшенным.

Расчленяя равнину на клинья, к дому вело несколько дорог, обсаженных деревьями.

В сумерки по самой заброшенной из этих дорог ехала карета. Не доезжая мили до дворца, кучер свернул к обочине и остановил лошадей. Он слез с козел, подошел к дверце кареты. В окошке показалось женское лицо под вуалью.

— Не нравится мне это место, — сказал кучер.

— Другого здесь нет, — ответила женщина.

На дороге со стороны дворца показалась фигура всадника. Он подъехал, спешился, передал поводья кучеру.

— Я немного опоздал, — сказал он, подходя к окошку кареты.

— Пустяки, — ответила женщина, приоткрыв дверцу.

— Новостей пока нет. Я еще не успел обследовать весь дом, но теперь уверен, что он не так безобиден, как может показаться случайному гостю. По крайней мере, в доме есть потайные помещения. Хоффман ходил туда вчера поздно вечером, но проследить мне не удалось.

— Где он сейчас?

— Поехал на прием к графу Хеллерупу. Ему также было прислано приглашение от Шоккемолле, но он отказался, я сам писал ответ.

— Да? — удивилась женщина. — Не означает ли это, что он в чемто заподозрил вас и хочет проверить, вызвав на какие-то действия?

— Не думаю. Но учту ваше предположение.

— Это все?

— Все.

— Хорошо. Проследите, куда он ходит по ночам. Но будьте осторожны… — она протянула перетянутый тесьмой кошель, набитый монетами.

— До встречи, — всадник спрятал кошель, вскочил в седло и поскакал назад.

У графа Хеллерупа собрался избранный кружок эстетов, меценатов, законодателей литературных мод. Единственным исключением был опустившийся, спившийся критик Лаупгейм. Когда — то известный своими острыми статьями, любимец читающей публики, он растерял всех своих бывших друзей и покровителей, и граф Хеллеруп был одним из последних, чьим расположением Лаупгейм еще пользовался. Оживление, вызванное в начале вечера появлением Августа Хоффмана, к концу сменилось тупой, бессмысленной скукой. Молодой граф нес околесицу о смысле искусства, двое-трое гостей уныло слушали его. Довольно пьяный Лаупгейм с мрачным видом подошел к Хоффману:

— Вы написали прекрасную поэму.

Хоффман кивнул с вялой улыбкой. Он давно уже искал благовидный предлог для того, чтобы уйти. Несколько слов полусумасшедшего критика, кажется, могли помочь ему в этом.