Андрей Буровский - Сибирская жуть-7

Ну вот и скажите мне, бога ради, — откуда рыбаки узнавали заранее про рыбнадзор?!

Разумеется, Ваня тоже «пузом чуял» рыбнадзор. Только мы, городские, не умели нутром почувствовать, что сегодня на реку нельзя. Но как Гуров ни пытался познакомить нас с Ваней, долгое время все не получалось: при виде незнакомого Ваня тут же убегал из стационара. Хитрый Гуров «поймал» Ваню только на передачу, которую мы называли «корейский проповедник». Ловили эту передачу по ночам…

Почему-то в археологических экспедициях принято рано вставать. Это очень глупо, потому что утра в Сибири всегда сырые и холодные. Пока еще сойдет роса, пока еще прогреется воздух… Раньше 10 часов вставать нет никакого резона. А вот вечера тихие, сухие, пронизанные золотым светом солнца.

Даже если нужно проработать несколько часов в светлое время дня, по-моему, лучше это сделать, скажем, с 12 дня до 8 вечера… Или с 10 до 6 вечера… Но не с 8 до 4.

А если вообще не очень важно, когда именно идти в лес, — тем лучше! Можно долго спать утром, пропуская влажные, прохладные часы. В самое жаркое время дня делать работу по дому, а вечером идти в лес. Вечером лес пахнет так, как не пахнет ни утром, ни днем. Золото и бронза стволов сосен. Золото и бронза солнечного низкого света. Сухая, приятная трава. Жужжание здоровенных жуков. Тонкое зудение комариков. Тихий разговор людей, проверяющих ловушки или наблюдающих животных. А ночью, когда приходит темнота, — время разбирать находки. Энтомологи проверяют оборудование, смешивают химикалии, классифицируют насекомых, беседуют, пьют чай, курят, спорят. Это самое интересное время на стационаре.

А еще по ночам удается послушать религиозные передачи из Кореи. Мы их так и называем — послушать «корейского проповедника», и вот на эти-то передачи обязательно приходил Ваня Прада. Дармоеды из КГБ транжирили народные деньги, чтобы заглушить передачи. В городах их, естественно, поймать было почти невозможно из-за «глушилок». Но здесь далеко от городов и от «глушилок», и передача плохо, но слышна.

Диктор плохо знает русский, дико выговаривает согласные, словно произносит их по нескольку раз, — что-то вроде «Аннеччка-а»… Эта «Анечка» якобы пишет письма корейскому проповеднику, и он обращается к ней. «Аннеччка-а, ты спрашшиваешшь, кто этто тако-ой, тьявволь… Я ттеббе счечасс оппьяссню-ю…» Мы хохочем. Мы страшно радуемся этим передачам. Они настолько тупы, до такой степени комедийны, что просто невозможно принимать всерьез не только их, но и весь их предмет. Эти передачи — самый лучший способ сделать нас закоренелыми советскими атеистами. Мы упиваемся чушью, на выход которой в эфир потратил большие деньги какой-то американский или корейский псих. А советские психи потратили еще большие деньги, чтобы мы не могли слушать эту чушь и смеяться над ней. Ванькина физиономия расплывается в жизнерадостной ухмылке, он просто не может слушать спокойно это идиотское «Аннеччка-а» и начинает подпрыгивать на табуретке и все глупее улыбаться.

Крепкий чай, сигарета, наше общество постепенно приводят Ваню в более вменяемое состояние… Но самое главное — чтобы послушать «корейского проповедника», он пришел к нам на стационар. А раз пришел — тут уже я сижу, приходится, как он ни стеснялся, знакомиться.

Вот Ваня и рассказал мне первым эту историю— где-то в июле 1992 или 1993 года. Рассказывал он очень долго, много раз сбивался и прерывался и, похоже, временами жалел, что вообще начал что-то и кому-то рассказывать. Должно быть, Ваню сильно мучила эта история — именно потому, что очень уж она расходилась с официальным советским мировоззрением. А Ваня, что поделать, по крайней наивности на двоемыслие был не способен органически, и весь советский официоз, что называется, «заглатывал» без малейшей критики и даже без малейшего сомнения. Ему, похоже, был необходим кто-то, кто сумеет ему разъяснить эту историю так, чтобы он и дальше мог жить, ни в чем особенно не сомневаясь. Я пересказываю ее таким образом, чтобы придать истории как можно более литературный вид.

Было это в 1988 году. Тогда лето было — невероятно влажное, дождь почти не переставал. В некоторых экспедициях за весь июль и август работали дней пятнадцать или двадцать, да и то чаще всего не полностью. Местами начинала работать своего рода местная «фабрика погоды»: утром выкатывалось солнце, и на глазах наблюдателей испарения поднимались в небо. К середине дня новоиспеченные облака дымкой закрывали солнце, начинало парить, и к вечеру проливался самый настоящий летний ливень, струи которого еще утром были частью луж и ручейков.