Альберт Санчес Пиньоль - В пьянящей тишине

Последующие события большого значения не имели. Мы с Каффом сели в разных углах комнаты. Мы избегали друг друга, словно чувствовали себя запачканными какой-то грязью. И если нами была одержана победа, никто из нас не хотел произнести это слово, никто не спешил отпраздновать результаты кровавой бойни. Спустя два часа я услышал тоненький свисток далекого паровоза: постепенно мои уши открывали дверь в мир звуков; уже к рассвету слух полностью восстановился.

Мы приготовились выполнить самую мрачную мис­сию. Заткнув носы шарфами и платками, мы вышли на­ружу. Картина была ужасающей. Языки пламени оста­вили на стенах маяка черные следы. Град картечи избороздил стены, и они напоминали лицо человека, который перенес страшную оспу. Из мешков на балконе, продырявленных в разных местах, на землю струился песок, словно отмеряя последние минуты этой ночи.

Там, где взорвался последний заряд, образовался ги­гантский кратер. Что же касается чудищ, то их тела ва­лялись на земле повсюду, словно карающий ангел на­стиг их войско. Число трупов не поддавалось счету. Их было множество. В море тоже плавали тела: исковеркан­ные, обугленные. Трупы корчились, словно страшные куклы, растопырив пальцы и раскрыв рты. Никогда не забуду этот запах жареного мяса; он был невероятно по­хож на вонь кипящего уксуса. От некоторых тел оста­лись одни скелеты; обгоревшие ребра торчали вверх, как черные решетки. Некоторые тела еще шевелились. В том, что мы добивали их, следует видеть скорее акт милосердия, чем выражение иных чувств. Мы шагали среди мертвецов, и, когда замечали какое-нибудь движе­ние, я вонзал умирающему в затылок свой длинный нож, или Батис – свой гарпун.

Одно из чудищ потеряло ногу до самого бедра и вто­рую от колена. От туловища шел белый пар; раненый пытался ползти, подтягиваясь на локтях. Вместо того чтобы его добить, Батис встал на пути. Чудовище увиде­ло сапоги и судорожно поменяло направление. Кафф постоянно оказывался между ним и берегом, но чудовище не сдавалось: с упрямством вола и скоростью улитки оно двигалось в поисках выхода к морю.

– Убейте же его, черт возьми! – закричал я, срывая с лица платок. Но он поразвлекался еще и только потом пронзил ему шею своим гарпуном.

Не знаю, сколько времени мы сбрасывали трупы в море. Работы еще оставалось много, когда я вдруг за­метил животину на балконе. Она сидела, подогнув коле­ни, и держалась за перила, словно ее приковали цепями.

– Господи! – воскликнул я. – Господи, посмотрите на нее.

– Она воет? – удивился Батис.

– Господи, она же плачет.

Случившаяся затем катастрофа была особенно ужасна, потому что мы ее не ожидали. Не прошло и двух суток после страшной бойни. На два дня, только на два дня нас оставили в покое. Я гулял где-то в лесу с карандашом и блокнотом и пытался понять, ка­кое было число. Уже давно я не знал точных дат. Каффа это совершенно не интересовало. На протяжении самых опасных недель я ни разу не зачеркнул даты уходивше­го дня по той простой причине, что не верил в наступле­ние нового. Путаницу усугубляло и то, что некоторые страницы календаря были отмечены дважды. На протя­жении целого месяца я повторял эту ошибку день за днем: я видел нервные росчерки карандаша, сперва чер­ного, а потом красного: эта перемена, скорее всего, и вы­звала путаницу. Черный карандаш уничтожал даты од­ним росчерком. Однако красный, словно не доверяя своему собрату, начинал свою работу с того же дня. Стремясь выразить себя в стиле барокко, но при этом придавая ему своеобразную геометричность, красный карандаш разукрашивал цифры, пока они не приобре­тали замысловатые формы. Единица первого февраля стала насторожившимся чудовищем, двойка второго – чудовищем, которое приготовилось к прыжку. Восьмер­ка превратилась в маяк, на который лезли толпы чудищ; одиннадцать – в две колонны врагов. Я не помнил, когда и как создал эти рисунки, свидетельствовавшие о помутнении рассудка, и не мог признать их своими произ­ведениями. Сначала, как это обычно бывает, я обрадо­вался, решив, что корабль за мной приедет раньше, чем я рассчитывал. Однако точный подсчет с учетом по­грешностей и дней, перечеркнутых дважды, давал результат, который вместо радости вызвал отчаяние: ко­рабль должен был прийти на остров две недели назад.

Что могло случиться? Новая война в масштабе земно­го шара, из-за которой прекратились морские перевозки до окончания конфликта? Может быть. Мы, люди, имеем привычку списывать свои несчастья на счет грандиозных катастроф – это возвышает нас как личностей. Несмотря на это, правда почти всегда пишется с маленькой буквы. Я был ничтожной песчинкой бескрайнего пляжа, кото­рый зовется Европой. Разведчиком в стане врагов, одиноким десантником, подданным без короля. Скорее всего, ошибка какого-нибудь бездарного бюрократа, путаница в архиве или другое незначительное событие отправили учетную карточку моего метеорологического пункта не в тот ящик, где ей надлежало быть. Цепочка связи прервалась, и все. Метеоролог, затерянный в водах Антарк­тики… О злая судьба! Какой ужасный удар для навигаци­онной корпорации международного масштаба! Я мог быть уверен, что совет директоров не включит вопрос обо мне в повестку дня ни одного из своих заседаний.